Ворона на мосту. История, рассказанная сэром Шурфом Лонли-Локли

Триша толком не дослушала его рассуждения, даже электричеством не слишком заинтересовалась, хотя расспрашивать Франка о незнакомых вещах — её главная слабость. Но тут прохлопала очередной шанс, потому что во все глаза уставилась на гостя: а ведь действительно помолодел! То-то ей сразу показалось, что-то с ним не так. А оказывается, все так, просто человек стал моложе — это же хорошо, разве нет? Люди, насколько она успела заметить, чрезвычайно ценят телесную молодость, даже ради видимости её на многое готовы.

— Интересные дела, — Лонли-Локли качает головой. — Франк, я обещал тебе, что ближе к вечеру непременно удивлюсь, но не предполагал, что настолько. Надо же, пошёл гулять, чтобы изменить Город, а вместо этого он меня переделал. Впрочем, я не в накладе. Молодость — не тот подарок, от которого хочется поскорее избавиться. Лишь бы завтра не вернуться сюда младенцем, такой поворот может сильно спутать мои ближайшие планы.

— Этого, — говорит Франк, — можешь не слишком опасаться. Здесь у нас ни один день не бывает похож на предыдущий — по большому счёту, конечно. Так-то, если в саду сидеть, хозяйство вести, как мы с Тришей, и дальше рынка не забираться, можно не замечать никаких перемен. Но всякий старожил рано или поздно убеждается, что чудеса тут непоследовательны, а маршруты непостоянны, поэтому завтра с тобой случится что-нибудь совсем иное или вовсе ничего — так тоже бывает.

— Ну да. Я и сам мог бы сообразить, что всякая реальность похожа на своего создателя.

— Вот-вот. Причём не просто похожа, они — одно и то же, хоть и трудно это представить.

— Не очень трудно, — неожиданно улыбается гость. — Пожалуй, я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Мы растревожили реальность своей болтовнёй, — Франк вдруг перешёл на шёпот и стал оглядываться по сторонам с видом заговорщика. — Сейчас она явится к нам, собственной персоной. Я уже слышу её шаги. Что мы наделали!

Хлопает входная дверь, Триша, утробно взвизгнув, вскакивает, миг — и она уже на полке, под самым потолком, среди старых кофемолок и банок с сухими травами. Интересно, с чего она взяла, что полка — более безопасное место, чем её табурет? На этот вопрос у Триши нет ответа, более того, она отлично понимает, что совершила абсолютно бессмысленное действие, но когда в следующий раз чего-нибудь испугается, снова окажется на этой самой полке, тут уж ничего не поделаешь. Хорошо хоть, за несколько лет посуду научилась не сбрасывать, поначалу-то шума и ущерба от её прыжков было куда больше.

— Хорошо вы тут развлекаетесь, — одобрительно говорит Макс. — Чехарда? Прятки? Салочки? «Вы-ше-ноги-от-земли»? Чур, я на новенького!

И только теперь Триша начинает понимать, что это Франк так пошутил. Чтобы, значит, подчеркнуть, до какой степени нет разницы между реальностью и её творцом. Нечего сказать, наглядный пример!

Дурацкая все-таки вышла шутка, Триша уже невесть что подумала. Ну вот, к примеру, что откроется дверь и оттуда хлынет все сразу: дома, деревья, камни, люди и звери, товары, выставленные в лавках, оконные стекла, досужие сплетни, птичий помёт, речная вода, утренний ветер; наконец, полночное небо шмякнется на кухонный пол жирной лиловой кляксой, и тогда они все, конечно, захлебнутся и утонут, только сам Франк, наверное, как-нибудь выберется, да и то ещё вопрос. А это просто Макс зашёл, ничего никуда не хлынуло, нельзя же так людей пугать, уфф!

— Вы все меня совсем запутали! — сердито говорит Триша сверху.

Макс и Франк складываются пополам от хохота. Это её заявление, надо думать, их совсем добило. Трише немного обидно, но они так заразительно смеются, что она тоже начинает хихикать — скорее нервно, чем весело, а все-таки. И только Шурф Лонли-Локли по-прежнему невозмутим.

— Когда-то давным-давно я прочитал в старинной рукописи, будто некоторые существа бессмертны, пока смеются, — задумчиво говорит он. — Я был чрезвычайно впечатлен, поэтому то и дело начинал смеяться, не дожидаясь, когда мне станет весело. На свой счёт я заблуждался, конечно. Но, возможно, в этой книге писали о вас.

— Мы всегда бессмертны, — улыбается Франк. — И я, и Макс, и Триша, и ты, конечно, тоже. Вообще все. Другое дело, что чувствовать и уж тем более осознавать собственное бессмертие неопытному человеку трудно, почти невозможно. Элементарное неумение чувствовать себя бессмертным люди обычно принимают за осознание собственной смертности, и это делает жизнь невыносимой. Смех — просто один из великого множества способов взять передышку; возможно, самый простой и эффективный. С этой точки зрения ты в юности очень правильно все понимал. Лонли-Локли глядит на Франка, приподняв бровь, качает головой то ли недоверчиво, то ли озадаченно.