Лесная нимфа

Когда родилась дочка, стало Валентине в мужнином доме и легче, и труднее одновременно. Старшая невестка, которая никак не рожала, на Валентину дулась, будто та ее нечестно обскакала. Старик при случае пенял, что не сына смайстрячила (это он так называл роды). Брату Сашкиному было будто бы все равно: они с отцом говорили только о постройке нового дома, доставали стройматериалы. А вот вечно пахнущая едой свекровь стала к Валентине жалостливее: и не шпыняла по пустякам, и поздней свадьбой больше не корила, а на Новый год даже вызвала из Княгинина сватью, та прожила в гостях дней пять, матери почти сдружились, читали вместе солдатские Сашкины письма, особенно последнее, уже послепраздничное: «Я так хорошо встретил Новый год! Я был ночью на посту, и ко мне в склад пришел Дед Мороз и принес литровую банку пельменей и целую кучу яблок и апельсинов!»

По письмам Сашка теперь казался Валентине маленьким мальчиком, как будто где-то далеко у нее был сынок – старше Олечки, но тоже не шибко смышленый. Но иногда она вспоминала его смуглые плечи, круглые мускулы, походку… И тихонько вздыхала. Сашкиного возвращения она почему-то побаивалась.

Олечка ела много, вытягивала из Валентины с молоком все силы, и новую весну переносить было тоже трудно. Больше всего нравилось Валентине в эту пору прийти в тесную тепличку, где прели в пахучей земле луковицы гладиолусов, а из них медленно ползли вверх зеленые стрелы, раскручивая тугие спирали роскошных цветов, притулиться здесь, в тепле и сырости, и в полудреме думать о том, что есть дочка, и она, Валентина, все время занята с ней, и ей не надо почти что каждый день ездить на базар чем-нибудь торговать, как Алке, жене старшего сына, и дочка соединит их с Сашкой снова, потому что он муж, а это в жизни должно быть раз и навсегда. Хоть Валентина его уже и помнит слабо, а ждет, куда же деваться, муж ведь…

Она иногда исподтишка разглядывала свекра, очень схожего лицом с Сашкой, только муж был побойчее, а свекор – тихий. Даром что тихий – из-за какого-то цемента уже нажил неприятности с милицией. Да Валентине-то что? Она и не слушала никогда, что в доме говорят, о чем судачат. Жила себе и жила.

Уже совсем по теплу Валентина любила, нарядившись в самое лучшее, прогуливаться с коляской по платформе. В сторонке дремал, пробуждаясь лишь с прибытием поездов, маленький скучный базарчик. Но в электричках народ был либо пригородный, либо сельский, либо дачники, и что им до того базарчика с его нехитрым товаром? А Валентина все ходила по платформе и сама не знала, чего ей хочется: то ли домой уйти, то ли остаться ждать нового поезда, то ли запихнуть коляску в один из вагонов, вскочить следом и умчаться вместе с дочкой куда глаза глядят и куда дорога железная довезет.

Впрочем, дальше Горького она вряд ли довезла бы, а какой в Горьком интерес? Там все то же, что и в Линде, разве что народу побольше.

Так Валентина ходила и ходила всю весну и половину лета, сменив пальто на плащ, потом кофточку на летнее платьице. Приболела Олечка – Валентина посидела с ней и, вылечив дочку, вышла опять, как на работу, на платформу. И вот однажды к ней развинченной походкой подошел какой-то высокий лохматый парень и спросил, давно ли и часто ли она тут, по платформе, прогуливается.

Валентина хотела сказать, какое, мол, ваше дело, но постеснялась. Посмотрела в его нахально улыбающиеся глаза, потрясла зачем-то коляску со спящей Олечкой и промолчала. Парень постоял-постоял, затем, пожав плечами, отошел. Валентина раз и другой прошла мимо него. Вечерело, однако прохладнее не становилось. Вдруг парень соскочил с платформы, хотя стоял рядом с лестницей, и пошел по тропинке к рощице. Тропинку протоптали буквально на днях, потому что через ту рощицу мало кто ходил, сырая она, да и в стороне от поселка, разве только дачники там иногда пробегали, спеша на поезд, а с тех пор, как несколько дней назад, по разговорам, нашли там убитую, так и вовсе станционные смотреть туда не хотели.

– Не ходи туда! – невольно крикнула Валентина и осеклась, да уж поздно: и «ты» вылетело – поди поймай его, и вообще – позвала, что теперь?

Парень вернулся и стоял внизу, глядя на Валентину и дергая пуговку на рубашке. Его русые волосы перепутало ветром, а глаза были грустные, с чего она взяла, что нахальные?

– А что? – спросил он.

– Там несколько дней назад убитую нашли, – сообщила Валентина, спускаясь на несколько ступенек, чтобы парень не смотрел на нее снизу, а то платье так раздувалось…