Лесная нимфа

– Да? – двинул он неровными бровями. – Кто же она?

– Соседка наша, Катерина Долинина, а больше я про нее ничего не знаю, потому что недавно тут живу.

Она думала, что парень сейчас спросит, как положено, где она жила раньше и почему сюда переехала, а он спросил про другое:

– А ты давно ее в последний раз встречала?

Он поднялся по ступенькам и стоял теперь рядом с Валентиной, высокий, худой, но широкоплечий, и, пожалуй, намного старше ее. Ей почему-то захотелось потрогать его взлохмаченные волосы, и она задумалась… Зачем ей было вспоминать, когда в последний раз видела Долинину, она не знала, но старалась вспомнить. Подумала-подумала – и, сама удивляясь, что помнит точно, тихо сказала:

– Видела я ее пятнадцатого мая, часов в пять вечера.

Он поднял бровь еще выше:

– А что, могло быть. Если она уехала семичасовым…

Заломила бровь и Валентина:

– С чего бы она уехала семичасовым, если собиралась на пятичасовой?

– Она тебе что, докладывала? – улыбнулся парень, расстегивая наконец пуговку на рубашке: жарко, душно было. Шея у него была тонкая, мальчишеская, и Валентина, сама не понимая, что с ней, все смотрела на эту худую шею, a потом поглядела в его карие глаза.

– Нет, не докладывала. А я подружек в город провожала и видела, как она поезд ждала, а потом с теми парнями разговорилась.

– С какими? – спросил он так же тихо, но уже требовательно, и Валентина прошептала, будто он ее на что-то уговаривал, а она не смела согласиться и горевала из-за этого:

– Не знаю…

Парень так уставился на Валентину, что она уцепилась за ручку коляски.

– Как тебя зовут? – спросил он, и она опустила глаза, покраснела:

– Валя Сазонова…

– Валечка, – сказал он ласково, – милая ты моя, наконец-то я тебя нашел!

Валентина задохнулась.

– А меня зовут Никита Лосев, я следователь районной прокуратуры, и не иначе мне тебя сам бог послал, потому что я уже на вашей Линде с ног сбился! – Он засмеялся, а она подумала, что глаза у него все-таки не печальные, а нахальные.

Олечка неловко повернулась и сердито всхлипнула во сне, словно собиралась заплакать. Валентина бы сейчас тоже всплакнула, да не с чего было вроде…

…Тот майский день, помнилось Валентине, был удивительно хорош и до того ярок, что у нее все время чесалось в носу и хотелось чихать. Пригорки еще слегка курились под жаркими лучами, но лист на березах уже шел бурно, жадно вбирая в себя сладкий сок, и молодая трава прикрыла прошлогодние, похожие на старую золу листья осин.

Свекровь возилась в курятнике, Алка, старшая сноха, с утра, как всегда, ушла на базар, Петя, ее муж, сидел над какими-то чертежами: работу домой он брал редко, но уж коли брал, от нее не отходил. Свекор один, сердитый на всех, копался в огороде. Валентина ему тоже не могла помочь: еще с утра приехали гости.

В техникуме она с Людой и Таней дружила больше, чем с остальными. Девчонки они хоть и городские, побойчее и поязыкастее Валентины, но тоже без отцов росли и не строили из себя бог знает чего. Правда, Татьяну иногда заносило: начинала вдруг со всеми ссориться, всех воспитывать, злиться по причине человеческих несовершенств. А Людмила только улыбалась и говорила, что людей не переделаешь, надо их принимать такими, какие они есть: и себе проще, и им легче. «Откуда ты знаешь, что права ты, а не другой человек? Тебе кажется – ты, ему кажется – он, вот вы и ссоритесь и не хотите друг друга понять».

Валентина в таких случаях молчала и думала, что главное – это доброе понимание в семье.

Но все это было давно, до ее академического отпуска, а потом девчонки присылали ей открыточки к праздникам, навестили на рождение дочки и привезли подарок от всей группы: коврик с изображением ласкового кудрявого тигренка, потом зимой приезжали покататься на лыжах – и вот выбрались снова.

Люда больше возилась с Олечкой, а Татьяна, непривычно взвинченная, весь день донимала Валентину какими-то дурацкими разговорами, завидовала, да не материнству, а замужеству подруги и даже сказала, что боится остаться старой девой, потому что у нее еще «никого не было». Валентина была на год старше своих подружек и рассудительно считала, что всякому овощу свое время, суженого конем не объедешь, а семнадцать-восемнадцать – девичеству не предел. Но на Татьянины вопросы она толком ответить не могла: во-первых, неловко как-то о таком говорить, во-вторых, у них все с Сашкой случилось так быстро, она и не поняла, что к чему.