Лесная нимфа

Все захохотали.

Алена закашлялась.

Ужасно они все же курили, эти молодые и начинающие! Конечно, это были не болгарские «Опал» или «BT», а также уже вспоминавшиеся Аленой «Ту-134», «Интер» и «Родопи», – это было что-то благородное, напоминающее «Латакию», «Перик» или «Кавендиш», а может быть, даже «Черный Кавендиш»… не то чтобы Алена могла навскидку отличить их друг от друга, честно признаемся, что даже не навскидку не могла! – но хоть довольно приятный запах стоял в этом подвальчике, а все же першило от него в горле у нашей некурящей писательницы. Молодые литераторы, собравшиеся здесь, так же отличались от Алениных воспоминаний, как паста Теймурова (чуть ли не единственный в приснопамятные времена доступный простому советскому человеку «дезодорант»!) от «Annayake Pour Lui», а одеколон «Шипр» от какого-нибудь там, условно говоря, «Pal Zileri Sartoriale». Все чистые, выбритые, а если заросшие, то как-то особенно тщательно, старательно заросшие (мигом вспомнился Дракончег с его шелковистой, мур-мур, шестидневной щетиной), облаченные в самый что ни на есть стильный гранж, эти в самом деле молодые (в большинстве своем литераторы были не старше двадцати пяти, двое или трое сорокалетних смотрелись анахронизмами, хотя ну очень старательно молодились под общий стиль и держались подчеркнуто развязно) поэты и писатели Алене очень понравились. Первые минуты своего пребывания в подвальчике (ну а какая же богемность может явиться миру не из подвала?!) развлекательного клуба «Бумс-Раунд» она только и делала, что кашляла и любовалась собравшимися. Все, ну все лица обоего пола были отборно красивые. Творческими лицами были в основном мужские, а женские представляли из себя подруг поэтов и прозаиков – то, что Алексей Николаевич Толстой назвал бы литературными дамами. Помните, в «Сестрах»? «Две, средних лет, литературные дамы, с грязными шеями и большими бантами в волосах…» Ну так вот, ничего подобного, никаких грязных шей и больших бантов в волосах! И никаких средних лет. Все были молоды и обворожительно красивы… и клинически глупы, если судить по их совершенно пустым, кукольным, нарисованным глазкам и волосам до попы, как любит писать Татьяна Устинова. Исключение представляла только одна особа: крепкая, некрасивая, с умными, усталыми от собственного ума, ледяными глазами и изрядным бюстом, обтянутым заношенной тесной майкой с нарисованными на ней огромными же алыми губами. Ну, ум не является непременным спутником хорошего вкуса или признаком его наличия, это всем известно. Звали литераторшу Ира. Ну да, та самая, которая «Габсбург»… кстати, почему?! Да хз, как очень часто пишут юзеры в своих постах! – и благодаря которой Алена отыскала подходы к пресловутому НиНоЛито.

Вход оказался бесплатным, может, отчасти поэтому подвальчик был так густо набит. Алена не без труда отыскала себе место на диванчике (к счастью, довольно мягком, ибо на жестком ей сейчас сидеть было бы просто больно), втиснулась между двумя молодыми и очень тощими литераторами и потихоньку порадовалась, что здесь полутемно. Во-первых, ее все еще ощутимо потряхивало после дурацкого приключения в проулке (а кого не потряхивало бы на ее месте?!), и не хотелось бы, чтобы следы пережитого волнения были замечены. Она вообще не любила выставлять напоказ свои переживания, оттого и предпочитала маску ироничного пофигизма. О том, что это была лишь маска, немногие знали, а большинство даже не догадывалось. Ну а во-вторых, Алена не хотела, чтобы ее здесь узнали. О нет, она была далека от мыслей о том, что пользуется клинической популярностью в любимом городе Нижнем Горьком. Совсем даже нет. Однако несколько раз ей приходилось сталкиваться с этой популярностью лоб, так сказать, в лоб, причем в те минуты, когда ей больше всего на свете хотелось сохранить инкогнито. Алена любила цитировать Пушкина: «Что слава? Яркая заплата…» Ну так вот, порой эта заплата бывала чрезмерно яркой и откровенно светилась в той темноте, которой пыталась себя окружить наша героиня. Не то чтобы Алена опасалась, что, узнав ее, молодые литераторы начнут шептаться, толкать друг дружку локтями, а потом станут робко… – от робости запинаясь! – срывающимися голосами просить автографов. Нет, скорей она опасалась, что эти продукты новой культуры (или бескультурья, это уж кому как больше нравится) подвергнут ее остракизму, как производительницу легковесных романчиков и столь же легковесных детективчиков…

Что и говорить, стилистика и тематика оных романчиков и детективов находилась в вопиющем противоречии с тем литературным штилем, который превалировал в приватном зале «Бумс-Раунда». Здесь махали ногами сознанья, здесь тоска возвращалась с парада, оставив ботинки под дверью, здесь сдавали сердце в пункт приема стеклопосуды (Алена хорошенько не поняла, почему: то ли оно было пустым, как консервная банка, то ли это было пропитое сердце алкоголика, кое более ни на что, кроме как быть сданным в этот самый пункт, уже не годилось), здесь шли сквозь вены, здесь мотались по жизни туда-сюда, с неба на землю, здесь, не обинуясь, рифмовали туда-вода-города-череда и суп-глуп…