Город грешных желаний

Что-то бухнуло в углу. Троянда поглядела на рыжеволосого курносого великана с яркими детскими глазами и не сразу поняла, что он так смеется. Ага, это и есть Васятка. Ну что ж, по голосу и стать, по стати и голос.

— Какой маскарад? — удивился Григорий — Купил для нашей Дуняшки.

— Да ты спятил? — ахнул Прокопий. — Чтоб моя сестра… этот бесовский наряд… ты в уме?!

— А что такого? — пожал плечами Григорий. — Ну, купил, хотел для забавы подарить.

— Теперь уж не подаришь! — с явным сожалением проговорил Васятка, и Григорий круто выгнул бровь:

— Это еще почему?

Васятка кивком указал на Троянду, которая стояла ни жива ни мертва:

— Да уж больно твоей русалке это пристало. Видал ли ты бабу, чтоб отдала столь приглядный наряд, к тому же — венецианскую бабу?

— Я не венецианка, — наконец подала голос Троянда, и глаза Григория, неотрывно глядевшие на нее, словно бы вздрогнули.

— Русская?

Она кивнула.

— Как же ты сюда?.. Откуда? — спросил он так взволнованно, с такой теплотой, что у нее невольные слезы навернулись на глаза. — Татаре, турки увели? Продали?

Она кивнула. Почему-то язык не поворачивался рассказывать все сначала. Это же сколько надо сказать! И про Марко, который убил ее мать, и про монастырь, и про Аретино, и… лепестки на траве, и Цецилию, и лунную ночь, и камни, брошенные в ее белое покрывало, и говорящее море… Нет, зачем? Они и не поверят, да и много такого, о чем просто стыдно сказать. Не нужно им знать всего. А что сказать? И тут она вспомнила о Гликерии.

— Продали, да, — кивнула сдержанно, — потом выкупили меня мальтийские рыцари, привезли в Венецию. Здесь я и осталась.

— И чем промышляешь? — подал голос Прокопий. — Мы тебя на берегу нашли. Рыбачка али как?

— Просто… живу, — растерялась Троянда под пристальным, колючим взглядом этих недобрых глаз, лихорадочно вспоминая все, что когда-то рассказывала ей Гликерия: а вдруг начнут выспрашивать, откуда она родом, и все такое.

— С кем? — спросил Прокопий, усмехаясь, и Троянда поняла, что он изо всех сил старается выставить ее в самом неприглядном свете. Что это его так разбирает? Надо осадить этого зарвавшегося юнца! И, думая лишь о том, как поставить на место Прокопия, она выпалила:

— С мужем! — а уж потом, увидев, как вздрогнул Григорий, сообразила, что же наделала…

— С му-жем? — переспросил он с расстановкою. — Вот как? — И отошел, присел на золоченый диванчик, принялся натягивать чулки и ботфорты. Кудри упали ему на лоб, закрыли глаза…

Он больше ничего не говорил, зато Прокопий не унимался, и вопросы его так и вились над Трояндой, будто надоедливые осы, жаля ее своим ехидством и принуждая отмахиваться нелепыми, необдуманными ответами:

— А что ж ты по морю в одной рубахе плавала? Али муж тебя побил да утопить решил? И за что? С полюбовником застиг?

— Он меня не топил! — огрызнулась Троянда. — Его… его вовсе и нет сейчас. Он… он в тюрьме!

— Ишь? — удивился доселе помалкивающий Васятка. — Знать, лихой человек! Тоже нашенский ай тутошний?

— Тутошний, — с удовольствием повторила Троянда незнакомое слово. — Конечно, тутошний.

— А пошто в оковах? — сочувственно спросил Васятка. — Ограбил ай прирезал кого?

— Нет, он… он… — замялась Троянда, — он просто… поссорился с одним знатным человеком, с дожем… да, с дожем, и тот… велел его заточить.

— Ну, храбер бобер! — восхитился Васятка. — Ишь, супротив боярина пойти не заробел! А сам твой-то — он кто? Рыбак? Моряк?

Троянда лихорадочно соображала. Что им сказать? Рыбак? Но она не похожа на рыбачку, руки ее не загрубели от плетения сетей, не изранены острыми плавниками и рыбьей чешуей. Купец? Мрачный лик Марко Орландини возник перед ней, и она мысленно с отвращением от него отмахнулась. Нет, не купец. А кто? Чем еще вообще занимаются люди? В монастыре она мало что узнала, у Аретино бывали все больше художники… О! Как кстати вспомнилось! На свете ведь бывают художники!

— Художник! — выпалила она. — Он художник!

А, понимаю, — кивнул Прокопий, чьи узкие темные глаза, чудилось, цеплялись за лицо Троянды, не упуская ни одного выражения. — Стало быть, писал он дожеву парсуну, да таково намалевал, что боярин в ужасти его в узилище поверг!

Понадобилось некоторое время, прежде чем Троянде удалось проникнуть в смысл непривычных слов, а когда ей это удалось, она очень натурально обиделась за своего несуществующего мужа: