Отражение в мутной воде

Так. Новая отметочка. Молчаливое пространство, надо полагать, опять кивнуло благосклонно: старайся, мол, новобранец, служи исправно, а мы тебя генералом всенепременно сделаем! Точнее, верховным главкомом. Президентом, стало быть. Только без всяких глупостей вроде титула главы сверхдержавы и обладания знаменитым чемоданчиком со знаменитой кнопочкой. Уж не взыщи, дорогой, но это будет основным условием платы за жизнь. За великолепную жизнь!

Георгий не стал читать дальше – статеечку он успел заучить почти наизусть, а сил воспринимать всякие политические приколы не было. В конце Голуб сообщал о своем намерении быстренько сбегать в район Совгавани – в тамошние пещеры, якобы оттуда мощным потоком хлынет шельфовая нефть. Ну а потом, резво запустив маховик социальных реформ, на что ему потребуется всего лишь неделька-вторая, он съездит – на недельку же! – в некое цивилизованное, маленькое государство, способное поместиться не то в одном сибирском городе, не то вовсе на одной улице, «для участия в разговоре по вопросам всестороннего сотрудничества Приамурской губернии» с европейцами.

«Наши многолетние чаяния обретут новую поддержку, – заканчивал свою речь губернатор Голуб. – Приамурье станет прообразом новой России. Общество всенародного благоденствия, общество равных возможностей – вот наше вполне реальное будущее!»

Под занавес немножко здорового коммунизма. Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!

Самое смешное, оно же печальное, что в этом упоительном, сладком трепе крылась самая что ни на есть простая, грубая правда. Георгий это знал доподлинно. Голуб, строго говоря, не лгал – он просто упустил кое-какие детали. Не уточнил, для кого распахнет свои двери это самое «светлое завтра».

Для тех, кто останется жив.

Точнее, для тех, кого будет решено оставить в живых.

Георгий устало уронил голову на спинку кресла, смежил веки – и тотчас закипела, заклокотала перед взором бело-черная вода порога Чапо-Олого…

Там-то все и началось. Вернее, там-то он все узнал!

…Плот летел среди «бараньих лбов». Так называются обломки коренных пород Кодарского хребта, обточенные неутомимыми волнами почти до идеальной гладкости, однако не утратившие своей злобной, убойной силы. Вдобавок там и сям из воды торчали острые останцы. «Которая там из них была с зубами – Сцилла или Харибда?» – успел подумать Георгий, расширенными глазами провожая стремительно улетевший назад камень, с которым едва разминулся плот. Да, это столкновение лбов окончилось бы в пользу местных «баранов»…

Голуб обернулся, сверкнул улыбкой – и снова уставился вперед. Двухметровая волна вздыбилась над плотом, и дядя Костя, давно уже покорившийся судьбе и уткнувшийся лицом в мокрые бревна, испустил короткий отчаянный стон, когда ледяные брызги вонзились в его спину.

Слава богу, что здесь такое стремительное течение, не то одна из этих волн, обрушившихся всей массой, непременно затопила бы рукоделье человеческое. А так они просто не успевали это сделать.

Плот взмыл на гребне очередного вала, и Георгий почувствовал, что его весло беспомощно повисло, не доставая воды. Между останцами замаячил проход – узкий, не более семи-восьми метров. Плот был в поперечнике около четырех… да, мудрено, не промазав, вписаться в этот коридор, в конце которого неведомо что! Где-то впереди водопад, но Голуб, прежде чем отчалить, клялся, что успеет свернуть в другое русло, что это, в конце концов, не сложнее, чем вести «МиГ» в каком-нибудь скалистом афганском ущелье…

Все мысли вылетели из головы. Плот на пару секунд завис в вышине, потом резко упал на воду и тут же ринулся вперед с неимоверной быстротой.

Георгий навалился на весло, стараясь думать не о том, что будет, если оно, к примеру, сломается, а о том, что одна из лямок заплечного мешка вроде бы ослабела.

И тут же он получил возможность ее не торопясь поправить, потому что река внезапно сделалась удивительно спокойной, словно смирилась, как писали раньше в газетах, перед волей и бесстрашием простых советских (российских) людей.

– Ну как, робятки? – улыбнулся через плечо Голуб, снисходительно оглядев распластанного дядю Костю. – Штаны у всех сухие?

Это он так шутил. Ни на ком – на нем самом в том числе! – и нитки сухой не было!

Георгий не удостоил его ответом, снял рюкзак и в который раз назвал себя дураком и бездарью за то, что подвергает сканер такому риску. Лежал бы он себе в камере хранения Тындинского аэропорта – и в ус бы не дул. «Ага, – ядовито сказал себе Георгий, – а потом нашелся бы какой-нибудь хитрый, вскрыл бы хилую ячеечку, повертел непонятную, а значит, бесполезную коробочку и кинул бы где попало, а то еще и каблучищем припечатал сверхчувствительную электронику…»