Большой ментовский переполох

Садюкин появился минут через пятнадцать. Был он весь красный от мороза, только нос на его лице выделялся каким-то синюшным оттенком. «Ну точно выпил», – удовлетворенно подумал Ласковый, а вслух сказал:

– А курсанты-то, Фрол Петрович, у себя в комнате.

– Ага, значит, обманули-таки. Ну, сейчас я им покажу, – зло проговорил физрук и уже собрался исполнить свою угрозу, но Куприян Амурович неожиданно преградил ему дорогу со словами:

– Спят они, Фрол Петрович. Да и, судя по моим наблюдениям, все они трезвые.

– Какие еще трезвые? – воззрился на него Садюкин. – Я же собственными глазами видел, как они валялись на снегу, и несло от них как от самогонного аппарата. Пустите меня, Куприян Амурович, а то я всем расскажу, что вы покрывали пьяных курсантов.

Ласковый угрозы Садюкина не испугался. Считая физрука выпившим, он вспомнил одну передачу, которую видел недавно по телевизору и в которой седоватый доктор-нарколог объяснял, что не следует пьяным перечить, а лучше всего с ними обращаться нежно, как с умалишенными, и постараться как можно скорее уложить их спать. Именно так и решил действовать комендант.

– Расскажете, расскажете, – закивал он. – Но только завтра, а сейчас лучше всем отправиться спать.

– Как это спать? Куда спать? – начал злиться Фрол Петрович.

– В свою комнату, – ласково откликнулся комендант. – Давайте я вас провожу, – и он взял Садюкина под руку.

– Что вы меня трогаете? – немедленно воспротивился тот. – Не надо меня трогать. И вообще, не пойду я никуда.

«Пьяные очень часто отказываются выполнять действия, навязанные другими, а потому следует во всем с ними соглашаться, но при этом мягко направлять их», – вспомнил Куприян Амурович слова доктора из передачи и подумал, что к данной ситуации они как раз подходят.

– Да бог с вами, Фрол Петрович, не трогаю я вас, – отдергивая руки от Садюкина, проговорил Ласковый. – И идти никуда не надо, у меня в комнатке раскладушечка есть, я на ней могу поспать, а вы уж на моей кровати. Идет?

– Кто идет? – стал озираться по сторонам физрук.

«Совсем дело плохо, галлюцинации начались», – с жалостью подумал Куприян Амурович, а вслух сказал:

– Да никто не идет. Я имел в виду, согласны ли вы ночевать в моей комнате?

Садюкин с подозрением посмотрел на коменданта, думая, что тот, возможно, сошел с ума, однако, не обнаружив на его лице никаких признаков сумасшествия, понял, что вовсе не Ласковый виноват в этой дурацкой ситуации, а курсанты из группы Мочилова. Снова им удалось провести всех и выставить Фрола Петровича полнейшим идиотом. Черт возьми, и почему ему никогда не удается просчитывать шаги этих прохвостов наперед.

Физрук в сердцах сплюнул и сказал:

– Пожалуй, вы правы, Куприян Амурович, мне стоит отправиться к себе и как следует выспаться.

– Вот и я о том же говорю, – обрадовался Ласковый и предложил: – Может, вас проводить?

– Сам дойду! – неожиданно рявкнул Садюкин.

– Как скажете, как скажете, – замахал руками комендант.

Фрол Петрович с таким чувством, как будто его облили помоями, еще раз тяжко вздохнул и принялся подниматься по лестнице.

– До чего же людей пьянство доводит, – входя в свою комнату, пробормотал Куприян Амурович, затем подумал немного, достал из-под кровати початую бутылку дешевого коньяка, плеснул себе в чайную чашку, выпил до дна и добавил: – Пьянство в больших количествах вред, в малых – лекарство. На сон грядущий всегда полезно.

* * *

– Подъем! Подъем!

Голос Мочилова отзывался в голове каждого курсанта не просто звоном, а нестерпимой и тяжкой болью.

– Я сказал, подъем! – еще громче заорал капитан. – Вы что, опять вчера в карты допоздна на желание играли? Ну я вам покажу, чем должны заниматься курсанты в свободное от учебы время. – Он на минуту задумался и продолжил: – Прежде всего курсант школы милиции должен знать, что время занятий – это время изучения теории, а вот время досуга – это возможность применить теорию на практике, а потому вы должны денно и нощно учиться как в школе, так и вне ее, тем самым познавая жизнь не через окно учебного корпуса и не по учебникам, а, так сказать, в натуральном ее виде.

Глеб Ефимович обожал с самого утра произносить тирады по поводу нерадивости своих учеников, а те обычно с интересом выслушивали речи учителя, признавали правоту его слов, а иногда даже задавали каверзные вопросы, что очень нравилось Мочилову. Так было всегда, но не в это зимнее утро.