Молодой маг Хедин

– Врата! Открой врата!

Легко сказать.

– Как?!

На Ястира было страшно смотреть, казалось, в нём не осталось ничего, кроме страха. Однако именно что «казалось».

– Руну, О?дин! Любую, какую хочешь! И дай руку!

Старый Хрофт поколебался лишь самую малость.

Плоть Молодого Бога казалась холодной и неживой, словно из горного хрусталя. Отцу Дружин показалось, что у него на запястье словно разом лопнули все жилы, горячая кровь заструилась по ладони… но то оказалось лишь мороком. Ничего не случилось, он остался цел и невредим – однако над головами их стало раскалываться небо, раскрываясь, словно створки исполинской раковины. Несколько мгновений Хрофт стоял, непонимающе глядя на исказившееся, как от нестерпимой муки, лицо Ястира – а потом и его самого накрыло так, что он едва удержался на ногах.

Из бога О?дина словно и впрямь вытекала жизнь – вернее, её из него вырывали, как древний пень из земли, чьи шипастые корни отчаянно цеплялись за тело.

Но зато там, наверху, синева небес послушно раздалась в стороны, повеяло ледяным холодом. Оттуда, из чёрного разрыва, словно из ненасытной утробы, вниз потянулся жадный хобот широкого смерча, играючи, словно пылинки, захватывая ос сотню за сотней.

Люди уже скрывались в пробитых руной Старого Хрофта вратах. Ещё немного – и спасутся все.

…Когда воронка спустившегося вихря поглотила последнюю из ос, когда закрылись небеса и отпустила боль – только тогда Отец Дружин бросил взгляд на немые исполинские призраки Молодых Богов, заполнявшие полнеба.

Они смотрели вниз, на него, бога О?дина, на тяжело дышащего – словно и не бог вовсе – Ястира.

Сородич Ямерта почти рухнул там же, где и стоял, закрывая лицо руками. Силы его иссякли.

– Что они теперь со мной сделают… – простонал он. – Что сделают!..

– Не вой, – хрипло сказал Отец Дружин. – Может, ещё и ничего не сделают. Только… ты скажи, что вообще творится? Призраки эти… чудовища… Зачем, для чего, с кем сражаться?

– Ты не знаешь, О?дин? – Ястир оторвал наконец ладони от лица. Глаза у него сейчас были огромные и незрячие, смотревшие куда-то вглубь него самого. – День Гнева! День Гнева пресветлого Ямерта и всех праведных сил его!

– Это я уже слышал! – Старый Хрофт едва стоял на ногах, силы возвращались, но медленно, слишком медленно. – Что они задумали, твои братья? Кого собрались карать? Настоящих убийц или вообще всех, кому случилось несчастье оказаться поблизости?

– В-всех, – выдавил Ястир. – Всех, запятнавших себя… повинных во зле…

– А отличать таковых от невиновных должны были, значит, вот эти осы?

Сородич Ямерта промолчал. Да и что ему было говорить?

– Идём, – не дождавшись ответа, Отец Дружин потянул Ястира за по-прежнему ледяную руку.

Тот не пошевелился.

Старый Хрофт постоял, позвал ещё раз. Но Молодой Бог словно оцепенел, ничего не видя и не слыша.

Отец Дружин пожал плечами. Крякнул, поднатужился, попытавшись поднять Ястира – но с таким же успехом он мог пытаться поднять разом всю горную цепь.

Он так и остался сидеть, где сидел, оцепеневший, словно бы даже окаменевший Молодой Бог, прекрасный, как утренняя заря. Бог О?дин в конце концов оставил его одного. У каждого свой путь и своя судьба. А Ястир… в конце концов, он был врагом.

(Комментарий Хедина: День Гнева. О нём мы знали, однако непосредственных описаний уцелело очень мало, и все они сводились к тому, что Молодые Боги, чья чаша терпения переполнилась из-за «подлостей людских, насилий и беззаконий», «положились на волю судьбы», решив покончить с подобными пороками раз и навсегда. Надо признать честно, кое с какими и впрямь покончили – нападать на храмы Ямерта с тех пор отваживались лишь самые бесшабашные сорвиголовы.

Кстати, срыванием их собственных голов это, как правило, и кончалось.

История Ястира, история о том, как «пятеро мужей и двое жён» сделались «четырьмя мужами, двумя жёнами и девой», до нас тоже доходила, и даже с изрядными подробностями, правда, совсем иного рода. Мол, Ястир, ещё до того, как сделаться по воле пресветлого Ямерта Яргохором, Водителем Мёртвых, переусердствовал в Первый День Гнева (о Втором, Третьем или последующих как-то не упоминалось), за что и понёс наказание.

Выходило так, что кара его настигла за излишнюю жестокость, хотя словечко «переусердствовал» можно было истолковать при желании и совершенно иначе.