Имидж старой девы

Разумеется, я не собираюсь скупать всякие там редкости. Разве что попадется что-нибудь очаровательное, что можно будет подарить Маришке, Лизоньке или Морису. А сама я – любительница вещей случайных, совсем даже не коллекционер. Дилетант. Еду на Марше-о-Пюс просто на экскурсию: как ходят на экскурсии в Лувр, на Эйфелеву башню и всякие другие культовые местечки, посещение которых считается обязательным для туристов. Типа, галочку поставить, без этих экскурсий словно и Париж не Париж.

Мое «путешествие дилетантки» начинается с изрядной плюхи по физиономии. В буквальном смысле! Едва я выхожу из подъезда, как что-то с силой хлещет меня по лицу и, издевательски шурша, накрывает мне всю голову. Я слышу топот, ощущаю рядом присутствие какого-то человека… Что ему надо?! Это он набросил мне на голову… Что? Зачем?! Я не могу дышать! Продираясь сквозь мгновенный, смертельный ужас перед удушьем, срываю с себя это жуткое нечто – и уже в процессе срывания соображаю: это не более чем газета. А человек вовсе не собирается меня душить – наоборот, он пытается мне помочь!

К счастью, я успеваю расчухать это, прежде чем выпутываюсь из газеты, и мне даже удается быстренько сдернуть с исхлестанной физиономии оцепенение ошалелого испуга, а взамен надеть выражение некоего юмористического смущения. Со всклокоченными волосами, конечно, уже ничего не поделать, а впрочем, ветер дует такой, что любая самая аккуратная прическа сразу становится сущим помелом.

Солнце светит, голубое небо сияет, северный ветер хлещет по улицам и таскает туда-сюда обрывки бумаги, пакеты, легкие пластиковые коробки.

Я недоверчиво озираюсь. Да что это творится вокруг, на чистенькой, тихонькой рю Шо-ша, что означает «улица Горячего Кота»?! Сейчас ей больше подходит название «Городская свалка». Почему? Как могло случиться такое?!

– Мусорщики с сегодняшнего дня бастуют, – раздается рядом со мной мужской голос, и я вспоминаю, что тут был какой-то мужчина, который стаскивал с меня злокозненную газету.

А вот и он: стройный, не очень высокий, примерно с меня ростом – типичный француз, лет сорока. Одет во все джинсовое – молодежный стиль. Лицо не назовешь красивым, но оно такое оживленное, такое приветливое, что поневоле кажется симпатичным. Коротко стриженным темным с легкой проседью волосам не страшен ветер – здесь ему практически не за что зацепиться. А мои волосы, чувствую, мечутся туда-сюда на манер шевелюры Медузы Горгоны. Впрочем, о своем сходстве с этой опасной дамой я уже упоминала.

– Мусорщики? – переспрашиваю я тупо – и вдруг спохватываюсь: – То есть эта газета была из мусорного ящика?!

Волна воображаемых вонизмов мгновенно окатывает меня. Может быть, в эту газету заворачивали грязные башмаки. Или какие-нибудь промасленные подшипники. Или резали на ней селедку! И все это теперь у меня на лице!..

Тотчас я соображаю, что селедка на газете – это не отсюда, это реалии совершенно другой жизни, – и начинаю дышать спокойней.

– Уверяю вас, ваша красота ничуть не пострадала, мадемуазель, – говорит мой спаситель, поигрывая своими яркими серо-зелеными глазами. – Газета совершенно чистая, она за сегодняшнее число, посмотрите! Никакой грязи на ней нет. А чтобы доказать вам это… – Он мгновенно скручивает газету длинным узким жгутом, а потом – клянусь! Провалиться мне на месте, если я вру! – откусывает от нее кусок и начинает истово жевать.

Такое впечатление, что в руках у него батон-багет, любимый всеми французами хлеб. Здесь рядом буланжери?-патисери?, то есть булочная-кондитерская, и мне частенько приходится видеть, как самые рафинированные господа выскакивают из ее дверей, на ходу отгрызая верхушку от длинного-предлинного, свежего-пресвежего, только что испеченного (пекут их тут же, в буланжери) багета. Но вся разница в том, что те багеты – белые, румяные. А этот, газетный, – такой весь грязно-пестрый. С картинками. И не хрустящий, а шуршащий…

Тут я замечаю, что первый кусок прожеван и француз готов приняться за второй. Рывком снимаюсь с ручника и кричу, схватившись за багетный газет, то есть, тьфу, газетный «багет»:

– Нет, месье, что вы! Не надо! Ради бога, не надо!

Какое-то мгновение мы тянем эту штуковину в разные стороны. Черт, хорошего качества французская газетная бумага! Какой-нибудь поганый «Московский комсомолец» или аналогичная «Экспресс-газета» давно бы разорвались, а эта печатная продукция только тянется, словно в бумагу добавлена модная лайкра, но не рвется. Наконец мы оба разжимаем руки. Жгут падает на мостовую, мы оба наклоняемся, опять хватаем его с разных концов, выпрямляемся.