Имидж старой девы

– А ваш компьютер по-прежнему работает по ночам сам по себе? – и бегу дальше.

Но, прежде чем свернуть за угол, оборачиваюсь и вижу следующую картину: мой трудоголик стоит остолбенело, а в дверях лавочки застыли пират и две русские красавицы. Они вышли как раз вовремя, чтобы услышать мою дурацкую реплику.

У трудоголика такое выражение лица, как будто железные рыцарские доспехи вдруг заговорили человеческим голосом. И только тут до меня доходит юмор ситуации: да ведь я, наверное, обозналась! Это вовсе не клерк из СА «Кураж», а просто очень похожий на него дяденька! У него небось и компьютера-то нет!

Определенно он принял меня за сумасшедшую!

Я не могу удержаться – хохочу в голос. Утыкаюсь в шарф, чтобы смеха не было слышно, – и мчусь прочь. На бегу достаю мобильник и сообщаю сестре, что буду минут через сорок, если Морис уже привез капусту, надо поставить ее варить, причем целым вилком, непременно целым!

Выход из Марше-о-Вернэзон находится удивительно легко, я, не глядя по сторонам, пробегаю по вещевому коридору – и вот уже сижу в вагоне метро, мчусь на свою станцию «Ришелье-Друо». Но все-таки нет-нет, а начинаю сотрясаться от смеха. Ох, какое у него было лицо, у этого трудоголика! Умора!

Александр Бергер, 7 октября

200… года, Нижний Новгород

С того происшествия в парке Кулибина прошла неделя, а никто и никуда Бергера не вызвал – ни звонком, ни повесткой, ни в милицию, ни в прокуратуру, – никакой следователь-расследователь им и его показаниями не интересовался. Либо работа еще не началась, либо вполне хватило показаний словоохотливого хозяина Финта. А может быть, экспертиза показала какие-то неожиданные результаты… Короче, без показаний Бергера следствие решило пока обойтись.

Ну и ладно. В конце концов, какие он может дать показания? Ведь он даже не был полноценным свидетелем, он застал Симанычева уже мертвым… Другое дело, что не бывает лишних показаний, не бывает лишней информации, это Бергер по опыту своей работы знал, однако, очевидно, в УВД и в прокуратуре Нижегородского района придерживались другого мнения.

Вообще-то, честно говоря, Бергеру сейчас было не до Симанычева. Неделя выдалась суматошная, ведь бюро приобретало все более широкую известность, множество людей, недовольных работой официальных следственных органов, обращались за экспертизой к независимым расследователям. Бергер и на работе-то почти не бывал, все больше на выездах, домой возвращался поздно, поэтому совсем не удивился реплике, прозвучавшей однажды в ответ на его полусонное (было уже часов одиннадцать вечера, для кого-то время детское, а Бергер в эту пору уже норовил отрубиться) «алло»:

– До тебя совершенно невозможно дозвониться! Что происходит? Ты вообще есть или тебя нет?

Он улыбнулся. Сонливости как не бывало! Ведь Бергеру звонила его, так сказать, дама сердца. И хоть особенной сердечности в их отношениях не было, но ведь не скажешь – дама постe?ли! Есть, правда, такое слово – любовница, но Бергер его не терпел за острую колючесть и холодность. Поэтому пусть будет – просто дама. Или подруга. Или на худой конец – приятельница.

– Я есть, – сообщил Бергер доверительно. – Я есть здесь и сейчас. А ты когда?

На их насмешливом, сдержанном, особом языке это означало, что эмоции и желания у него в прежнем состоянии, готов встретиться когда угодно и когда удобно ей: время их свиданий всегда назначала она.

– Полнолуние нынче, – сообщила дама. – Я бы всей душой, но увы… Не раньше чем на будущей неделе. Ты как, доживешь?

– С трудом, – ответил Бергер, не покривив душой, потому что отвык от долгого воздержания. Однако против причуд женского естества не попрешь.

– Я тоже с трудом…

Голос у нее мягкий и нежный, как ванильный зефир. И сама она напоминала зефирку – небольшая, кругленькая, мягонькая. Иронизируя над собой, Бергер вспоминал своих суровых германских предков, которые обожали именно вот таких карамельных, золотисто-розовых Гретхен. Однако его дама отнюдь не исповедовала принцип «киндер, кирхен, кюхен» – это была карамелька с железной начинкой. Бергер-то ее натуру хорошо знал и именно поэтому в постели чувствовал себя как принцесса на горошине. Все мягко, все нежно… а где-то колется… Дама была адвокатом, и очень хорошим адвокатом. Не сказать, что она выигрывала все процессы подряд, но сводить наказание до минимума, как говорится, ниже низшего предела, ей все же удавалось чаще, чем другим. Да, она и впрямь была хорошим адвокатом, однако именно эта профессия мешала Бергеру влюбиться в нее. Бог его знает, что за вывернутое у него было сознание, однако он презирал адвокатов. Всех. Считал их продажными… Продажными представителями человечества, скажем так. Знал, понимал, что закон – еще не синоним слова «справедливость», что человек должен иметь право на защиту, иначе общество не может называться цивилизованным… А поделать с собой ничего не мог.