Царственная блудница

Никита Афанасьевич прекрасно понимал, что ответа от Гембори не дождется. И должен удерживать себя от малейшей попытки разобраться с англичанином. Это прямой путь к смертоубийству посланника, а значит, к собственной гибели – и гибели Афони.

Она тоже удалена из столицы... чертово платье! Нет, конечно, не случайно оказалось оно такого же цвета и фасона, как платье государыни. Наверняка Гембори придумал это, чтобы усугубить оскорбление. И впрямь у него есть шпионы во дворце, причем очень близко к государыне. О, как он точно все продумывает... В отличие от некоего полковника Бекетова, который, такое ощущение, вообще думать разучился.

Никита Афанасьевич готов был уехать немедленно, но следовало ждать утра, чтобы методичные англичане встали, позавтракали и заложили экипаж. Слуги в доме поднимались в семь часов. Сейчас пробило пять. Еще два часа мучений! Никита Афанасьевич попытался уснуть, но не смог: невозможно было слушать тяжелое дыхание Афони, прерываемое сонными всхлипываниями. Она оплакивала родителей, а может быть, жениха, мрачно подумал Никита Афанасьевич. Впрочем, он и сам понимал, что это чепуха. Афоня вовсе не влюблена в Гарольда, она тоже жертва... жертва, принесенная во имя чего?!

Бессмысленность и непоправимость случившегося так и жгли его. Сидеть на месте было невозможно. Бекетов решил побродить по саду и немного успокоиться, но тут услышал, как дребезжит оконное стекло. Похоже было, что кто-то легонько постукивал по нему со стороны сада.

Но окно на втором этаже, и галерея под ним как раз кончается...

Дребезжанье повторилось. Бекетов подошел и выглянул. Никого на земле под окном. Показалось? Он потянулся закрыть створки, как вдруг до него донесся легкий смешок:

– Не слишком-то вы внимательны!

Говорили по-французски.

Бекетов повернулся на голос и чуть не ахнул: на перилах галереи стоял невысокий человек в плаще и, балансируя, помахивал длинной веткой. Этой веткой он, очевидно, и постукивал в окно.

– Не слишком-то вы внимательны, – повторил незнакомец. – Впрочем, я еще вчера это заметил. Вас нужно носом ткнуть, чтобы вы начали хоть что-то видеть и понимать!

Теперь Никита Афанасьевич узнал голос, этот ненавистный голос: кавалер-мамзель! Причина всех его страданий, всех бед, обрушившихся на него в один день!

Хоть ненависть застилала глаза, Бекетов не мог не отметить, как ловко сидит на его враге мужская одежда – ни капельки не хуже, чем вчера сидела женская!

– Приотворите-ка окно пошире, – приказал француз. – Глупо разговаривать здесь, где из любого окна нас могут услышать. Того и гляди прибежит долговязый племянник посла с этой своей кошмарной собакой.

Бекетов удивился такой осведомленности, но все же распахнул окно. Француз примерился – и вдруг, невероятно изогнувшись, прыгнул с перил, ухватился за подоконник – и мигом втянул свое тонкое, ловкое тело в комнату.

Ну и ну! Ловкач, циркач, акробат!

Бекетову стало обидно, что он не смог бы так легко ввинтиться в окно.

– Какого черта вы здесь делаете? – спросил зло. – Боитесь, что сбегу?

Проговорив это, Бекетов почувствовал, что его так и обдало жаром стыда: он начисто забыл про дуэль с этим человеком! Хотел уехать из столицы как можно скорей, не подумав, что этот отъезд и впрямь может быть расценен как бегство от поединка.

Боже ты мой, боже! Еще и эта напасть на его голову!

Еще и дуэль!

– Ничего подобного, сударь, – довольно миролюбиво проговорил француз. – И в мыслях у меня не было оскорблять вас недоверием. Однако мои обстоятельства изменились. Ее величество отдала распоряжение, чтобы шевалье д’Эон незамедлительно покинул столицу Российской империи, поэтому...

– А шевалье д’Эон, надо полагать, ваше подлинное имя? – сообразил Бекетов.

– Вы ловите на лету, – съехидничал ночной гость. – Итак, я выслан из Санкт-Петербурга и из России, я вынужден уехать, поэтому решил изменить время нашей дуэли и как можно раньше исполнить свой долг и убить человека, который уничтожил все, ради чего я приехал в эту непостижимую и несусветную страну. Уничтожил и мое дело, и меня...

– Это я, значит, уничтожил вас? – вновь проявил чудеса сообразительности Бекетов.

– Вы опять угадали! – с саркастической гримасой восхитился д’Эон. – Как вам это удается, научите меня, неразумного!

– Да ладно выёживаться, – сказал Никита Афанасьевич, причем это слово он произнес по-русски, не сомневаясь, что д’Эон и так поймет. А впрочем, ему были плевать, поймет тот или нет. – Уничтожил я его, смотрите-ка! Я ведь заодно и себя уничтожил, и племянницу мою. И не извиняет меня, что сделал я это по глупости – по глупости, неразумию и доверчивости... Да ладно, что я перед вами распинаюсь? Начнем, пожалуй. Где будем драться, здесь? Какое оружие вы выбираете?