Царица без трона

– Дурная девка! – всплеснула руками Хмелевская, которая, хоть и знала Стефку уже не первый год, все никак не могла привыкнуть ни к вольной речи ее, ни к безудержной, нескрываемой страсти к мужчинам. – Во-первых, те люди, которые охраняют нас, называются не гусары, а стрельцы, пора бы тебе это усвоить. А во-вторых… побойся Бога, дитя мое! Мужчины погубят тебя, вот попомни мои слова!

– Ну, все может быть, – неожиданно покладисто согласилась Стефка. – Однако перед этим они доставят мне немалое удовольствие. Ах, если бы вы видели, как смотрел на меня тот гусар… ну ладно, стрелец, стрелец, если вам так хочется, пани Ванда. Я жду не дождусь, когда причуда панны Марианны похоронить себя в этом монастыре кончится и мы вновь выйдем на белый свет! Я непременно отыщу его, и тогда…

– Иди, иди уж, бесстыдница! – подтолкнула ее в спину пани Хмелевская, и фрейлины поспешили догнать госпожу.

Когда гостий развели в отведенные им келейки и оставили отдохнуть перед трапезой, Марфа с облегчением осталась одна. Привыкнув роптать на свое вынужденное пострижение, она в то же время привыкла и к одиночеству, поэтому общество неприятных людей было для нее порою невыносимо. К несчастью, большинство людей, которые во множестве роились вокруг нее в последний год, были ей неприятны. Легче всего она чувствовала себя наедине с сыном.

«С царем», – тут же поправилась Марфа. Он прежде всего царь теперь, а потом уж ее сын. Хотя родная мать могла бы и не титуловать его, как все прочие, могла бы звать только сыном – и по имени, Димитрием либо Митенькой.

Так ведь то родная мать…

– Какое угрюмое лицо у этой женщины, матери вашего супруга! – вольничая на правах ближайшей, доверенной подруги и наперсницы, промолвила в эту минуту Барбара Казановская, снимая с шеи госпожи обременительный воротник и слегка ослабляя шнуровку ее платья: эти монастырские стены и низкие своды, чудилось, смыкаются вокруг, вздохнуть не дают. Конечно, панна Марианна только кажется слабенькой былинкой, она необычайно вынослива, однако и она вон как побледнела от усталости и сырой стужи, царящих в монастыре.

– Мне кажется, государыня-мать недовольна выбором Димитрия, – отозвалась Марина с совершеннейшим равнодушием к мнению будущей свекрови. Дамы говорили по-французски и нисколько не опасались быть услышанными, ибо отвращение русских ко всем чужим наречиям, кроме своего, было хорошо известно. – Наверняка сочла меня слишком худой и некрасивой! Небось желала бы ему в жены какую-нибудь раскормленную телку, какими изобилует Московия. Ничего, главное, чтобы Димитрий остался доволен мною, а мнение его матушки меня не очень волнует.

– Однако говорят, что государь прислушивается к ее советам, то и дело обращается за ними, – пробормотала Барбара. – Как и полагается примерному сыну…

Госпожа и ее гофмейстерина обменялись быстрыми взглядами, и Марина с трудом подавила улыбку:

– Перестань, Барбара! Я понимаю, о чем ты думаешь.

– Да я вообще ни о чем сейчас не думаю, кроме ваших нижних юбок, которые изрядно запачкала пыль монастырского двора. В Москве вообще много пыли, верно? И это странно, потому что здесь все вымощено деревом. Такое впечатление, будто идешь по какой-то огромной избе…

– Не заговаривай мне зубы и не ври о какой-то там мостовой! Ты думаешь о том, что теперь уже ничто не имеет значения, верно? Даже если бы сам дьявол явился ко мне и предъявил неопровержимые доказательства, Димитрий, дескать, не тот, за кого себя выдает, я бы отвергла их. Да ведь это и в самом деле не имеет значения! Поговаривали, будто сам Joann Terrible был вовсе не сыном своего отца, великого князя Василия Ивановича, а какого-то там красавца-конюшего. У русских главное – казаться, а не быть. Впрочем, не только у русских…

– Так-то оно так, а все же Joann Terrible был хотя бы сыном своей матери… Честно говоря, эта история со спасением раненного в Угличе царевича кажется мне изрядно неправдоподобной! То его ранили, то не ранили, то спрятали, то похоронили другого… Воля ваша, панна Марианна, в этой путанице сам черт не разберется! Думаю, что и сама государыня-матушка ничего толком не знает. Но если она и в самом деле солгала принародно, было бы очень любопытно знать, зачем она это сделала. Неужели только ради того, чтобы избавиться от монастырского заточения? Говорят, ее держали в избушке, в дремучем лесу, в каких-то совершенно ужасных условиях…

– Не верю, что где-то могут быть более ужасные условия, чем здесь! – прошептала Марина чуть слышно, словно у нее сел голос под гнетом тяжелых бревенчатых стен, так и нависавших со всех сторон. И потолки здесь были такие низкие, что человеку ростом повыше выпрямиться было бы невозможно. – Это же не кельи, а сущие гробы! И такие же деревянные. Теперь я понимаю смысл выражения «хоронить заживо». – Два последних слова Марина произнесла по-русски. – Это значит заточить женщину в монастырь, чтобы она никогда не увидела белого света, чтобы никогда не вышла отсюда. Если хочешь знать, я вполне понимаю матушку моего Димитрия. Окажись я на ее месте… я б тоже кого угодно, даже какого-нибудь неведомого проходимца признала бы сыном, только чтобы вновь вернуться к благополучной, почитаемой жизни! Тем более если бы это признание принесло бы счастье не только мне, но и целому народу! Ведь в России после смерти Годунова могла воцариться настоящая смута! Димитрий установил в государстве порядок, а если еще приведет страну к истинной вере…