Повелитель разбитых сердец

Впрочем, по порядку. Сегодня пятница, и я, как всегда, притащилась со своим жалким узелочком в Предварилку. Бросив взгляд на окошечко, ведущее во двор, я увидела возле него какую-то старушку в черном платке, закрывавшем ее до самых пят, и сердце больно защемило: вспомнилась Анастасия Николаевна, бедная Ася… Надо бы мне еще раз сходить на Сергиевскую. Вдруг появились какие-то новости о ее судьбе? Вдруг она сама воротилась домой?

Как обычно, я просмотрела списки, увидела прочерк напротив имени Кости, мысленно возблагодарила господа нашего и Пресвятую Богородицу за этот прочерк. Потом отдала в приемную узелок с передачей и не ушла сразу лишь потому, что заслушалась дивным диалогом, который вели меж собой пышная блондинка, сидящая по ту сторону окошечка, через которое выдают справки (все советские барышни похожи меж собой, словно высижены в одном гнезде: непременно артистическая прическа, декольте, подведенные глаза, накрашенные губы), и стоящий за ее спиной матрос в тельняшке. Ничего более мне не видно, слышен только бархатный, вальяжный альт матроса, которому вторит разбитное сопрано барышни:

– Здорово вчера коньячку дернули!

– Да вы что?

– А вот в карты мне чертовски не везло. Профукался, черт возьми.

– Бедненький!

– Кому в карты не везет, везет в любви! – изрекает альт и кладет унизанные перстнями пальцы на сдобное плечико блондинки.

– Да что вы? Не слыхала! – парирует она и холеной ручкой с накрашенными ноготками передает в окошечко какое-то извещение для немолодой угрюмой женщины. Может быть, там написано «сообщат на квартиру»… Затем блондинка поворачивается к тельняшке, и они возобновляют свою салонную болтовню.

Я слушаю и думаю: ну не смешно ли, что этот плебс, свергнув «старое», «бывшее», наивысшее удовольствие для себя находит именно в том, чтобы следовать именно привычкам «бывших»! Коньячок, картишки, флирт… Кстати, это типичная картина. Дуняша (вездесущая Дуняша!) рассказывала про какого-то артельщика, который теперь раздает пайки и разусился (на ее лексиконе это означает заважничал, заспесивился) – страсть. Прежнюю жену он бросил, в содкомы к нему пошла какая-то литературная дама, известная тем, что издала в свое время один или два душещипательных романца. После службы он ходит с ней по лавкам, скупает столовое серебро – и чтоб обязательно с вензелем, с короной. «Не имеете полного права на корону – это для князьев и графьев!» – сказал ему какой-то дерзкий приказчик. «Ну, – говорит артельщик, – эка штука – князем родиться! Это и самый последний дурак сможет! А ты вот сам в князья выйди…»

Похоже, блондинка и ее матросик убеждены, что они уже вышли в князья !

Мне надоедает слушать ту чушь, которую они несут, я поворачиваюсь, чтобы уйти, и вдруг слышу за спиной бестелесный шепоток:

– Извините, барышня, не вы ль Татьяна Сергеевна Лазарева будете?

Оборачиваюсь и вижу невысокого молодого человека с печальным испитым личиком. У него светло-голубые глаза, окруженные темными тенями, бледные губы, белокурые вьющиеся волосы. Он отдаленно напоминает модного поэта Сергея Есенина, однако это изможденное, блеклое, словно бы вылинявшее подобие.

– Да, я Татьяна Лазарева.

– А коли так, то привет вам от Константина Сергеевича, – бормочет незнакомец, кидая округ опасливые взгляды.

– Какого еще Константина Серге..? – изрекаю я недоуменно, однако обрываю себя на полуслове. Господи! Да для меня существует только один на всем белом свете Константин Сергеевич, и это мой младший брат Костя!

Видимо, на моем лице выражается такая радость, что незнакомец пугается: а вдруг я сейчас заору или кинусь к нему на шею? – и поспешно прикладывает палец к губам:

– Тише, ради бога! Давайте-ка лучше на крылечко выйдем!

Бегу вслед за ним.

– Ради бога! Что вы знаете о Косте? Вы видели его? Где?

– Вестимо где, – ворчливо отвечает незнакомец. – В тюрьме. Мы в одной камере содержались. Не то что нагляделись друг на друга до тошноты, а, можно сказать, родными сделались. Все, все про вас знаю. Меня выпустили, а вот Константина что-то держат. Еще ладно, что не свезли вместе с прочими в лес да не расстреляли на краю ямы при свете автомобильных фар…

Оказавшись наедине со мной, бледный юноша враз изменился. Какой уж там Есенин! Тот хоть и хулиган, но обворожительный хулиган. А этот… У него невнятный, торопливый голос, бегающие глаза и подрагивающие руки. Сейчас он напоминает мне посланца с того света. Такое ощущение, что он только что выбрался из той самой ямы в лесу, куда в любую минуту могут сбросить моего младшего брата, моего единственного брата… при свете автомобильных фар.