Повелитель разбитых сердец

…Отчетливо помню, как жадно я прислушивалась ко всем этим репликам, которые раньше пропускала мимо ушей. Я ехала в Предварилку. Чаще я ходила туда пешком, как это ни далеко, а тут нарочно полезла в безумный трамвай, чтобы отвлечься от страшных мыслей. Я ехала не в пятницу, когда обычно возила передачи для Кости, а в среду. Позади были бессонная ночь, проведенная в больнице, кошмар убийства соседей с первого этажа. Мне не хотелось думать о том, что будет в Предварилке, как я стану вести себя. Не хотелось вспоминать оставленный в моей квартире разгром. Но как ни полз набитый людьми вагон, а все же мы достигли места, и мне не пришлось тратить особенных усилий, пробиваясь к выходу: очень многие пассажиры направлялись именно сюда, к Предварилке.

Да, я помню тот день до мельчайших подробностей…

Вхожу в знакомое помещение, прячась за спинами двух дородных баб, озираюсь и сразу перевожу дух: Ивана Фролова нет. Почему я решила, что он станет меня сегодня здесь подстерегать? Пуганая ворона куста боится.

Осматриваюсь. «Душки-матроса» тоже не видно. Как пробиться к нему на прием? Здесь он или вовсе отсутствует? Не узнать ли у барышни в окошке? Кстати, там сидит та самая блондинка, которая в прошлую пятницу чирикала с ним насчет коньячку и картишек. Пожалуй, правда, спрошу-ка у нее, нельзя ли повидать начальника.

Становлюсь в очередь к окошку. Очередь длинная, длинней, чем по пятницам. А, понятно, вот в чем дело: по пятницам вывешивают на стенах списки заключенных, теперь же списков нет, поэтому о судьбах своих близких узнают в окошечке. Спросил – получил ответ. Никто ни на кого не обращает внимания.

Считаю минуты, все еще опасливо озираясь по сторонам и придумывая, как обратиться к барышне. Однако соображаю плохо: здесь душно, жарко, меня снова начинает клонить в сон. И остро, жадно хочется есть. Хотя бы сырого, унизительного, остистого хлеба. Хотя бы той самой «повидлы», от которой в кишках землетрясение. А еще лучше – хлеба с «повидлой» и тем маслом, о котором вчера рассказывал доктор Кравецкий. Пусть даже с печатью и надписями про сифилис.

Стою, качаясь от головокружения и слабости, в полуобморочном состоянии, почти не осознавая, как движется очередь. И вдруг оказываюсь вплотную прижата к окошечку.

– Ну, говорите! Вам чего?

От растерянности молчу.

– Как фамилия? – спрашивает барышня, глядя на меня брезгливо.

– Лазарева, – брякаю я. – То есть Лазарев. Константин Сергеевич.

Она быстро шевелит наманикюренными пальчиками, перебирая карточки.

– Нету такого, отойдите.

Сейчас-то я отчетливо знаю, что, кабы отошла, вся моя жизнь сложилась бы иначе. Или меня вовсе не было бы в живых! Однако я не отошла, а машинально проговорила:

– Как же нету, он в восемнадцатой камере сидит.

– Как в восемнадцатой? – удивляется барышня. – Он политический?

– Ну да.

– Чего пришли? Сегодня не ваш день. А впрочем, коли пришли, так уж и быть, посмотрю, – милостиво соглашается она. – Константин Сергеевич, говорите? Вот, возьмите!

И сует мне свернутую бумажку.

– Следующий! Фамилия!

Сжимая в кулаке бумажку, отхожу, ругая себя. Ну почему упустила минуту, не спросила про начальника? Обратно к окошку не протиснешься, вон сколько народу привалило! Глупо как, ну до чего же глупо…

Бреду уныло к двери, все так же сжимая в кулаке выданную мне бумажку. А что там, кстати?

Разворачиваю ее.

«Сообщить на квартиру…»

Что за чепуха?

Мне дали не ту бумажку, барышня перепутала. Костя в тюрьме, я должна заплатить за его освобождение бриллиантами. Мне дали справку на другого заключенного!

Читаю снова – все сначала.

«Лазарев Константин Сергеевич. Сообщить на квартиру» . И число… Сегодня девятое октября, а на бумажке стоит третье. Сегодня среда, а третье у нас что было? Четверг.

Ну конечно, все напутано. Третье – четверг, а я была тут четвертого, в пятницу. И я видела в списках прочерк напротив Костиной фамилии. А Фролов подошел ко мне и предложил «выкупить» брата. Отдать «душке-матросу» бриллианты за освобождение Кости.

Как же можно было его выкупить, если он к тому времени уже был убит?

Что за ерунда? Ошибка!

И тут словно бы темная волна проходит на миг перед моим лицом, ударяет так, что я отшатываюсь к стене и ощущаю ее плечами, спиной, затылком. Стена холодная, холод проникает мне в череп, мозг, проясняет и просветляет мысли.

Не ерунда. Не чепуха. Не ошибка.