Год длиною в жизнь

– Не забывай, тут еще Олимпиада была. Она тоже страдала по Константину Анатольевичу.

– И тоже без толку. Одной только Эвочке повезло, но она слишком быстро пресытилась своим счастьем. Слушай, бабуля Ле Буа говорила мне, что у них с Лидусей на стенке висели два портрета, две акварели, на которых они были – не отличишь одну от другой. Эти портреты сохранились, не знаешь?

– Ну что ты! Нет, конечно. Когда осенью семнадцатого года сюда пришли анархисты и убили Настену, первую жену Шурки Русанова, его отсюда увезли и никаких вещей забрать не дали. Да ему и не до вещей было, он тогда чуть с ума от горя не сошел. И дом сразу разграбили анархисты, крестьяне, какие-то прохожие-проезжие… С тех пор он так и стоял пустой, заброшенный, ветшая год от года. Сад одичал и зарос, пруд замшел и обмелел так, что даже следа от него не найдешь.

– А ваша семья никогда не пыталась восстановить права собственности?

– Ты смеешься, что ли? Это право было у Олимпиады Николаевны Понизовской до семнадцатого года, а потом – какое могло быть право? Все ж национализировали, все стало принадлежать народу.

– Ты имеешь в виду, никому не стало принадлежать?

– Не говори так. И вообще, это просто никому не нужное строение, которое имело моральную ценность только для нашей семьи, а для других – никакой. Понятно, почему государство не тратилось на его восстановление.

Рита молча кивнула. Ей было не слишком понятно, но она знала, что не нужно спрашивать. Успела узнать! Казалось, невозможно людям быть ближе, чем они с Георгием, а все же остается много такого, о чем лучше не говорить. Потому что невозможно быть более разными, чем они с Георгием…

– Какая была, наверное, красивая комната, – перевела она разговор, входя в другое помещение. – Какой прекрасный отсюда открывался вид на сад, на подъездную дорогу! Здесь находилась гостиная, я думаю?

– Наверное.

– Смотри, – Рита нагнулась. – Здесь стреляли. Стена продырявлена пулями. До сих пор видно. Может быть, здесь застрелили ту Настену, о которой ты говорил?

– Нет, ее утопили.

– Господи, какое зверство! Но за что, почему?!

– Ну, может, было за что. А может, и не было. У нас о ней почти ничего не знают. – Георгий подошел к окну, выглянул, стараясь на облокачиваться на изъеденный плесенью подоконник. – Шурка Русанов что-то Любе, своей второй жене, рассказал, что-то сестре. А баба Саша видела Настену. Говорит, была очень красивая. Такая настоящая русская красавица, сильная, высокая, Шурка ей едва до плеча доставал.

И он оглянулся на Риту с забавным выражением, смерил ее взглядом.

– Ладно тебе, – смущенно сказала она. – Нечего все время намекать на мой слишком высокий рост.

– Да нет, я намекаю на мой – слишком низкий.

Георгий обнял ее. Теперь, когда Рита перестала носить туфли на высоких каблуках, они были вровень. А если стояла босиком рядом с ним обутым, то вообще была ниже. И хватит про рост!

– Ну что, пошли отсюда? Обедать скоро. А нам еще идти да идти.

– Обедать – это хорошо… – протянула Рита. – Знаешь, она будет ужасная обжора, наша девчонка. Мне все время хочется есть. Или все потому, что Антонина Ивановна так замечательно готовит? Мне кажется, я никогда не ела таких вкусных пирожков. Впрочем, я вообще раньше не ела пирожков. В Париже их как-то не слишком много. Там все больше пирожные.

Они выбрались из старого господского дома и через заглохший сад – мокрый, побитый сентябрьским неуемным ветром, с яблонями и грушами, которые давно одичали и перестали плодоносить, – вышли к дороге, ведущей в Доримедонтово.

Три года назад Николай Тихонович купил там большой пятистенный дом, который стал для Монахиных-Аксаковых чем-то вроде дачи. Сюда приезжали отдыхать. Сажать в огороде ничего не сажали, и деревенские сначала смотрели на бездельников-горожан как на дикарей каких-то, а потом отстали. Семья Героя Советского Союза, что с них возьмешь. Обычно в Доримедонтово ездили круглый год – в любое время, как фантазия взбредет. Но с тех пор как в один августовский день сюда уехали Рита и Георгий, никто из семьи в Доримедонтово больше не наведывался. Необитаемый остров продолжал оставаться необитаемым. Они общались только с молчаливой соседкой, Антониной Ивановной, которая топила им печь, убирала в доме, покупала продукты и готовила из них. В деревне почти не осталось жителей, а те, что остались, – старики, которым ни до чего и ни до кого не было дела.