Год длиною в жизнь

– Посредством Федора Лаврова, нашего героя войны и Сопротивления. Он меня сегодня у госпиталя поджидал. Говорил, что Рита очень хочет с нами повидаться, какие-то подарки передать, то да се, фотографии парижских родственников показать. Ну, словом, все то, о чем она тебе, мама, говорила. Вдобавок там еще и твоя тетка Лидия Николаевна Шатилова, оказывается, в Париже-то. И Таня, ее дочь…

– Секундочку! – перебил Георгий с видом крайнего изумления. – Вы о чем говорите, а? Мама, баба Саша, вы о чем? Рита Ле Буа? Кто такая?

– Русская француженка, которая была с Лавровым в Сопротивлении и сейчас приехала в Энск.

– Рита? Но разве ее фамилия Ле Буа? Да нет же!

– Почему нет? – удивилась Александра Константиновна. – Она мне сама так сказала. А какая же у нее должна быть фамилия, а?

«Аксакова», – чуть не ляпнул Георгий, но вовремя прикусил язык. Да какая она Аксакова? Она тогда просто так сказала, чтобы ему подыграть!

– И вообще, ты откуда ее знаешь? – вмешалась Ольга.

Хлопнула дверь в прихожей. Пришли Николай Тихонович Монахин и Вера.

– Привет, дамы и товарищи, – сказал Монахин. – А что это вы какие-то такие… перебулгаченные?

Как всегда, при виде мужа Ольга почувствовала себя виноватой. Коварной изменницей почувствовала. И, сбиваясь с пятого на десятое, торопясь и ненатурально смеясь, она принялась рассказывать о какой-то русской француженке, эмигрантке, которая во что бы то ни стало хочет с ними, Аксаковыми-Монахиными встретиться (Николай нахмурился, Вера что-то изумленно пискнула), потому что она приемная дочь Алекса Ле Буа, сына Эвелины Ле Буа, матери Александры Константиновны (Николай прищурил глаза, Вера их вытаращила), передать какие-то фотографии и подарки (Николай еще пуще нахмурился, а Вера заверещала от восторга).

– Да… – неопределенно протянул Николай, но вид у него был определенно недовольный. – Не знаю, не знаю…

– Как здорово! – взвизгнула Вера. – Ну давайте ее пригласим, ну давайте! Подарки из Парижа… Наверное, французские духи!

Георгий вспомнил виденный флакон и наклонил голову, чтобы скрыть краску, бросившуюся в лицо.

– Наверное, мы обязательно должны ее пригласить, – сказал, старательно роясь в карманах, якобы ища носовой платок, которого там заведомо не было. Потом подошел к комоду, достал чистый платок и сунул в него нос. Пробурчал как бы безразлично: – Иначе она подумает, что мы тут дикари русские, медведи у нас по улицам ходят, и все такое.

– У тебя насморк? – спросила баба Саша, следившая, как обычно, за Игорьком… ну да, за Георгием, конечно, за Георгием… обожающим взглядом.

И немедленно все прочие на него тоже уставились.

Отвлек, называется, от себя внимание! Взял да и вызвал, дурак, огонь на себя.

– Нет у меня никакого насморка, – буркнул Георгий, пряча платок.

– Есть, – заявила Вера. – У тебя нос красный. И вообще ты красный. Ой, у тебя температура!

У Александры Константиновны мигом сделались испуганные глаза. Ну как же, идол ее сердца, солнышко ясное, заболел!

– Отвяжись, Верка, – злобно прошипел Георгий. – Никакой температуры у меня нет. Просто жарко.

– И правда, жарко, – согласился Николай Тихонович. – А говорили, холодное лето, холодное… Где ж холодное? Какая-то Экваториальная Африка…

Николай Тихонович Монахин обладал редкостным умением заговаривать зубы своей чрезмерно возбудимой семье.

– Вообще-то, – уже спокойней сказала Ольга, – Лавров предлагал даже устроить встречу у него дома или вообще где-нибудь в ресторане.

– Ой, давайте, давайте в ресторане! – заверещала Вера. – В «Москве» или лучше в «России»!

У Георгия сердце дало сбой. В «России»…

– Конечно, конечно! – продолжала в том же духе Вера. – В воскресенье устроим там обед! А потом погуляем вместе по набережной, чтобы все видели, что у нас в гостях настоящая француженка!

– Ты ей что, на грудь вывеску повесишь: «La Fran?aise v?ritable»? – с невинным видом спросила баба Саша, которая гимназического французского не забыла, это раз, а во-вторых, относилась к внучке хоть и с любовью, но все ж смешанной с немалой долей иронии. – Чтобы все читали и восхищались? Да?

– О Господи, – вздохнул Николай Тихонович, которому порой приходилось собирать в кулак все силы, чтобы сохранять мирное сосуществование с этой «белой костью, голубой кровью». – Переведите нам, темным, а?