Сыщица начала века

– Вы «Скорую» вызывали? – невозмутимо спросила Света и даже изобразила приветливую улыбку.

– Я, я, проходите.

– Где дочка?

– В туалете сидит. Сейчас оправится и выйдет.

Немедленно вслед за этими словами приотворилась обшарпанная дверь и оттуда высунулся остренький носик, блеснули темные любопытные глазки. Женщина лет сорока – видимо, соседка – выкрикнула тоненьким голоском:

– Оправится, ишь ты! Ждите! Да она рожает там, в туалете, а не оправляется!

«Медуза» вяло колыхнулась в ее сторону:

– Что ты городишь? У Ларочки животик скрутило!

– Ты что, слепая совсем? С чего ее так расперло в последнее время? Плюшек натрескалась?

– Ларочка склонна к полноте, – невозмутимо констатировала мать. – У нас у всех такая конституция.

– Конституция?! – взвизгнула соседка. – А это что?

Она высунулась из своей двери и принялась возить носком грязной тапочки по полу.

Света и Алена наклонились – и отчетливо разглядели кровавую цепочку, которая тянулась по коридору к туалету. Света громко ахнула и, сунув Алене чемоданчик, кинулась туда, заколотила в дверь:

– Открой!

– Занято! – отозвался напряженный голос.

– Открой! Это врач! А то вышибу дверь!

Щелкнула задвижка. Света только глянула внутрь – и всплеснула руками:

– Да ты соображаешь, что делаешь?! Уже воды отошли! Убить ребенка хотела?

– Да он все равно никому не нужен.

Рожала толстая, вся в мать, девочка-«Медуза» прямо на грязном полу в коридоре: дальше не дошла. Никто не помогал: соседка спряталась за своей дверью, маманя плакала в комнате: «Я думала, она просто хочет в туалет!» Алена бегала туда-сюда, из грязной кухни, где пришлось срочно кипятить воду, в коридор, к Свете, потом сгоняла в машину: в каждой «Скорой» есть в запасе стерильный набор для новорожденного, на всякий случай. Родилась здоровая, крепкая девчонка, и ее вместе с глупенькой мамой, которая выглядела неожиданно счастливой, увезли в больницу.

– Если такой полдень, то что будет к вечеру?! – простонала Алена, забираясь в салон и испытывая острое желание не в кресло сесть, а растянуться на носилках.

Света обернулась с переднего сиденья, блеснув смеющимися глазами:

– Не говори. Ночь была тихая, практически без вызовов, а с утра все как будто с цепи сорвались! Но, может быть, сейчас настанет полоса затишья?

Зазуммерил «Курьер».

– Покой нам только снится! – с преувеличенным отчаянием сказала Света.

Новый вызов тоже касался детской «Скорой» («Ребенку плохо!» – кричала в трубку перепуганная мать), однако опять же бросили на прорыв линейную.

Это была одна из немногочисленных «элиток» Ленинского района: приятной, ненавязчивой архитектуры, в стороне от шумного шоссе, посреди тихого дворика. Внизу был домофон. Нажали кнопку с цифрой 14 – вызов поступил из четырнадцатой квартиры.

– Кто там? – отозвался испуганный женский голос.

– «Скорую» вызывали?

– Да проходите! Коленька, мальчик, потерпи, «Скорая» приехала!

Замок щелкнул, дверь открылась.

– Хорошая штука – домофон, – сказала Света. – Удобная. Не то что кодовый замок, верно?

Она уже вполне весело вспоминала ночные блуждания по Мануфактурной, однако Алена слово «код» воспринимала теперь очень неоднозначно, поэтому ее улыбка получилась неискренней.

– Эй, ты что? – спросила Света, но отвечать времени не было: они уже поднялись на второй этаж, и сейфовая, тяжелая дверь распахнулась перед ними.

Ухоженная, красивая леденящей душу красотой женщина лет пятидесяти в умопомрачительном халате с золотыми цветами и птицами придирчиво оглядела пришедших, почему-то задержалась взглядом на Алене, скорчила откровенную гримаску, но ничего не сказала, даже не поздоровалась, а посторонилась, пропуская их в обширную прихожую.

– Где больной ребенок? – холодновато спросила Света.

Женщина высокомерно указала подбородком на одну из дверей. Вошли… и споткнулись на пороге.

Это оказалась не детская, а роскошная спальня, вполне пригодная, чтобы снимать здесь эротические сцены из великосветской жизни – такой, какой она представляется жителям Автозаводского района. Дороженные тканевые обои на стенах, приземистый сексодром посреди, застеленный черным шелковым бельем, на полу белые медвежьи шкуры явно искусственного происхождения, в углу огромный, в полстены, «Шарп». В постельке лежал беленький, скромненький, хорошенький мальчик в одних плавках. Он был бы просто прелесть, кабы не портили его набрякшие мешки под глазами и капризно оттопыренная нижняя губа. Мальчик был лет этак тридцати. В комнате противно пахло прокисшим пивом.