108  

Я помню чудесный деревянный, хотя и сильно обветшавший, дом, в котором во всех закоулках пахло старыми книгами, книгами, книгами. Я помню залы и комнаты, уставленные книжными шкафами, я помню заветный дядюшкин подвал, оборудованный по последнему слову техники, с вытяжными шкафами, где хранились самые ценные рукописи, помню ощущение покоя и счастья, потому что мне нравился этот запах, нравился сам дедушка, похожий вовсе не на книжного червя, а на Атоса, Арамиса и Д’Артаньяна, вместе взятых, только не десять и не двадцать, а тридцать или даже сорок лет спустя… Потом отец пытался втолковать родственникам, что беспокоиться не о чем, что дядюшка вовсе не выжил из ума, а, наоборот, несказанно преумножает свои богатства: ведь в его библиотеке и хранилище собраны истинные книжные и рукописные сокровища. Однако родственники продолжали тревожиться и негодовать… и, как потом выяснилось, не напрасно. Дядюшка выгнал взашей какого-то слугу, из-за небрежности которого сломался вытяжной шкаф, а тот не стерпел обиды и отомстил так страшно, как только может мстить чернь людям, ее превосходящим умственно: он поджег старый помещичий дом… Занялось буйно, даже думать нечего было хоть что-то спасти, дай бог людям выскочить вон! Выскочили все, кроме дядюшки. А после пожара душеприказчики выяснили, что живых денег и впрямь осталось с гулькин нос, все было потрачено на книги и стало прахом. Наследством моя семья не разжилась, но я помню, что этого старого мушкетера у нас всегда поминали добрым словом и с искренним сожалением о его трагической участи. И с тех пор запах старых книг сделался одним из моих любимых – ведь он доносился из детства. Точно так же я любила, как ни смешно это звучит, запах свежей мочалы. Каждое лето, когда начиналась Нижегородская ярмарка, целый островок на Волге подле ярмарочных павильонов был занят мочалой! Помню, как мы с родителями идем среди двух высоких стен, сложенных из душистой липовой мочалы, то нежной, белой, идущей в бани, то погрубее…

Я очнулась от неуместных воспоминаний. Впрочем, почему неуместных? Они помогли мне собраться с духом, скрепиться, а главное – подготовиться к встрече с человеком, к которому меня привезли. Еще прежде, чем раздался его голос, я знала, где я и кто хозяин этого дома. Запах старых книг подсказал мне это!

О да, я была готова ко всему, и все же раздраженный, ненавидящий шепот, который внезапно зазвучал совсем рядом, наполнил меня таким ужасом, что я не смогла сдержать дрожь.

– Зачем вы привезли их сюда, болваны?! – прошипел Лешковский (итак, я угадала: это дом преподавателя мертвых языков…). – Нужно было избавиться от них еще там, по пути! Сбросили бы в какой-нибудь овраг, завалили ветками – и дело с концом. А куда мы теперь спрячем трупы?

– Зароете вон под пол – и дело с концом, – со злобной издевкой ответил Красильщиков. – Тут у вас такая вонища царит, что даже запах разлагающихся тел перешибет. А вообще-то давайте прекратим эти милые шутки, Евгений Юрьевич. – Голос Красильщикова сделался неприязнен. – Мы с Вильбушевичем не какие-нибудь для вас брави! [17] Я вообще в жизни никого никогда не убивал и начинать сие не намерен, как бы ни презирала меня за это покойная Наташа, царство ей небесное. – Красильщиков перехватил мой локоть левой рукой, освободив на мгновение правую, как я понимаю, для того, чтобы перекреститься, а потом снова поменял руки. – Виллим Янович тоже, сами знаете, сделал это лишь по страшной необходимости… Нет, Евгений Юрьевич. Прежде мы все под вашу дудку плясали, а ныне… Мы преследователей наших хитромудрых перемудрили и к вам доставили, сами видите, но теперь и вы поработайте. Конечно, они должны замолчать, но… это уже ваше дело должно быть. Помните, как вы складно врали, дескать, можете…

– Полегче, господин Красильщиков! – Теперь Лешковский уже не шептал. Голос его перестал быть змеиным шипом, а более напоминал сверканье остро отточенного клинка. – Полегче! Если я говорю, что могу, значит, могу. Я не лгал! Моя сила вам известна: Наталья и по сей день была бы жива, когда бы не воспользовалась ею.

– Беру свои слова обратно, – ледяным голосом ответил Красильщиков после краткого молчания. – Однако же повторяю, что теперь ваш черед работать, господин Лешковский.

С непостижимым чувством внимала я обсуждению собственной участи! Смольников, видимо, еще не вполне пришедший в себя, порою начинал стонать, и тогда сердце мое сжималось от страха, что раздраженные его стонами злодеи могут убить его сразу, на месте, однако при этом разум мой оставался холоден, мысли работали четко.

  108  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×