Сыщица начала века

Это произошло так стремительно, я была так ошеломлена, что на какое-то мгновение во мне исчезла всякая способность к сопротивлению. Я как бы впала в некий обморок, пусть длившийся несколько секунд, но вполне довольный для того, чтобы неизвестный плюхнулся на сиденье, опрокинул меня к себе на колени и принялся целовать.

Он как-то умудрялся лапать меня наглыми, отвратительными руками везде, в самых оскорбительных местах, и в то же самое время удерживать, сдавливая так, что я не могла вырваться, а только бестолково дергала руками и ногами. От его поцелуев у меня, без преувеличения скажу, дыхание сперло: понятно, от крайнего моего негодования, возмущения и даже отчаяния.

Кое-как мне удалось высвободить рот от его горячих губ и выкрикнуть:

– Негодяй! Как вы смеете! Немедленно отпустите! – но в ту же минуту отвратительный поцелуй вновь закрыл мой рот.

Разумеется, тогда я не имела возможности четко размышлять, однако теперь, записывая и как бы снова переживая все случившееся, должна отметить: никогда и представить не могла, что люди проделывают столь много различных движений губами ради такого вроде бы простейшего дела, как поцелуй. Видимо, в отношениях любовников этому действу придается большое значение и они могут находить поцелуй даже приятным. Но мои ощущения приятными назвать было никак нельзя!

Я продолжала вырываться – со всем ожесточением. Тем более что негодяй обладал, чудилось, множеством рук: он, повторяю, умудрялся и держать меня возможно крепко, и хватать за все выпуклости моего тела, и в то же время задирать мне юбки!

Ну, это уж было последней каплей, переполнившей чашу моей ярости. Во мне родились новые силы к сопротивлению. Я сделала отчаянный рывок, освободила стиснутый чужими губами рот и выкрикнула:

– Возчик! Помоги мне! Я следователь Ковалевская!

В ту же секунду рот мой оказался запечатан новым поцелуем, а до слуха донесся издевательский выкрик с козел:

– Ковалевская? Следователь? Как бы не так! Знаю я эту уродину! Не сумлевайся, барин: тебе досталась барышня дюже приглядная, а Ковалевская что? Вобла сушеная!

Да что они все, с ума сошли? Почему меня непрестанно относят к семейству рыбьих?! К тому же непременно сушеных! Уж если на то пошло, вряд ли руки насильника столь охотно бродили бы по изгибам моего тела, будь там одни кости, как у этих сушеных воблы и селедки!

Насильник прервал поцелуй, чтобы издевательски расхохотаться. А потом – потом вновь прижался ко мне губами. Теперь уже к шее и плечам, которые он обнажил в порыве борьбы.

У меня прервалось дыхание, на миг почудилось, будто я вот-вот потеряю сознание…

Вот написала это, перечитала – и подумала, что строчку сию стоит непременно вычеркнуть. Может создаться впечатление, будто я лишилась сил от наслаждения (отчего это пошлое слово так любят романисты и особенно романистки?!). На самом же деле я чуть не упала в обморок от изумления! От изумления и страшного подозрения, которые вдруг поразили меня. Голос возчика показался мне смутно знакомым. Да и смех негодяя, который стискивал меня что было сил, – тоже!

Подозрение, впрочем, было пока еще нечетким и не вполне успело оформиться в моем мозгу, однако тут же я получила подтверждение ему. И какое подтверждение!

– Ах нет, моя прелесть, мое нечаянное чудо, вы меня не обманете! – пробормотал негодяй, чьи губы так и жгли мою кожу бесстыднейшими поцелуями. – Ковалевская, о боже! Да кто, находящийся в здравом уме и твердой памяти, решился бы сжать Ковалевскую в своих объятиях? Кто вообще решился бы посмотреть в ее сторону? Она прикрывает свое костлявое тело какими-то бесформенными облезлыми тряпками, а волос у нее, такое ощущение, вовсе нет, потому что она прячет голову под старым грибом, именуемым шляпой. Впрочем, может статься, Ковалевская стыдится не того, что голова лысая, а того, что в нее отродясь не пришло ни единой путной догадки, одни лишь глупые домыслы!

Боже мой… Этот голос! Да я узнала б его из тысячи, сей ненавистный голос!

– А вот тут вы ошиблись, господин Смольников! – пронзительно выкрикнула я. – Кое-что Ковалевская способна угадать! Например, что только вы, вы один способны настолько гнусно обойтись с женщиной!

Силы мои точно бы удесятерились. Я отчаянно рванулась – и едва не вылетела из коляски на мостовую, что, несомненно, закончилось бы для меня плачевно. Произошло это потому, что державший меня негодяй – видимо, испугавшись обличения! – немедленно разжал объятия.