Сыщица начала века

– Экая она многословная оказалось! – удрученно проворчал начальник сыскной полиции Хоботов, который успел запомнить только одно первое слово: «сударь». – Еще счастье, что все письмо на одной сторонке листка уместилось, а то хороши бы мы тут были, гуси-лебеди!

Да уж… Хоть с этим нам повезло!

И вот из лаборатории примчался Карелин, оказавшийся проворнее прочих фотографов, держа в руке несколько мокрых – с них еще капала вода! – отпечатков. Тусклый, расплывчатый, но вполне различимый текст! Слитный радостный крик вырвался у нас, и мы принялись вслух, хором, выразительно декламировать (о где вы, госпожа Китаева-Каренина?!) строки, представшие пред нами.

Вот они, от начала до конца.

«Сударь мой, прежде вы мне писали, а нынче и я решилась на сие. Не сама, понятно. Хоть я и способна читать, но писать складно не обучена. Да и разве мыслимо высказать все, что на сердце накипело? Пошла я к доброй женщине, писем писательнице, она поняла беду мою да сие письмецо со слов моих для меня и изготовила.

Думала я, сударь, думала и вот что надумала. Видно, от судьбы не уйдешь, а судьба моя – это вы, господин мой ласковый. Чуть вспомню, как вы меня третьево дни на черной лестнице к перилам прижали, так сердце и затрепещет! Кабы не вышел барин, вы б от меня не отскокнули, и верно, тут-то все по вашей воле и вышло бы, потому что пожалела я вас и поняла: против судьбы идти смысла нету.

И вот что вам скажу. Нынче вечером барин мой отъедет аж в Дубенки, заночует там у приятеля своего, ну а коли вы в его отсутствие наведаетесь, тогда все и станется, как вам того желается.

Но, может быть, вы уже передумали? Может быть, только подшутить желали надо мной? Тогда позабудьте поскорей меня, вас недостойную, счастье свое упустившую…»

И все. Никакой подписи.

– Ну вот! – вскрикнул Хоботов. – Все ясно. Простушка-горничная либо кухарка представила нам чудный образец простонародной эпистолы…

– Что-то у меня такое впечатление, ваше превосходительство, – бесцеремонно перебил его Смольников, – будто этот образец эпистолы не к нашему веку относится, а к временам куда более ранним. На мой взгляд, такое письмо не какая-то современная горничная, а бедная Лиза своему Эрасту могла писать, вернее, Наталья, боярская дочь, этому, как его там… – Он досадливо прищелкнул пальцами, и я не выдержала, подсказала:

– Алексею!

– Вот именно! – воскликнул Смольников. – Здесь все нарочитое. Каждое слово надумано. Клюква и очень развесистая литературная клюква! Вы скажете, конечно, что этаким пиитическим штилем могла изъясняться «писем писательница», подделываясь под простонародную речь… Ну что же, не исключено. Вот бы отыскать ее. Глядишь, она и припомнит несчастную влюбленную горничную.

– Надо будет агентов ваших послать, Михаил Илларионович, – обернулся Птицын к начальнику сыскной полиции, и тот буркнул согласно:

– Сделаем!

– Следует также опросить в Дубенках: к кому приезжали гости из Нижнего с 19 на 20 августа, – продолжал городской прокурор.

– А что, господа, ежели письмо – само собой, а убийство – само собой? – вдруг подал голос давно молчавший Петровский. – Как выражаются господа сочинители, мухи отдельно, а котлеты – отдельно? И мы разрабатываем ложный след?

И тут… тут случилось нечто. Все собравшиеся обернулись и разом уставились на меня! Они ждали от меня ответа!

Я замерла – ни вздохнуть, ни охнуть. Но вовсе не от страха перед тем, что меня сейчас обвинят: зачем, дескать, я подтолкнула их к разработке (да еще потребовавшей стольких усилий!) ложной версии. Нет, дело вовсе не в страхе! Я внезапно вспомнила то, что должно было воскреснуть в моей памяти гораздо раньше.

Внезапный звонок Луизе Вильбушевич… загадочные слова о квартирной хозяйке, которая заявила в полицию…

Как я могла забыть об этом? Меня может извинить одно: то потрясение, которое я испытала в объятиях (необходимо подчеркнуть – гнусных объятиях!) Смольникова. Но теперь я вспомнила все!

– Неважно, что нет подписи, – выпалила я, наконец-то на собственном опыте испытав, что ощутил некто Ньютон, когда ему на голову внезапно свалилось увесистое яблоко. – Кажется, я знаю автора сего письма. Но…

Тут я замялась. Ньютону было легче: вот оно, яблоко, упало – и делай с ним что хочешь. Все его видят. Мои же догадки – пока что лишь мои догадки. Им необходимо более весомое подтверждение. Его нелегко добыть – нелегко, но возможно!