Сыщица начала века

– Да что попало. Кто магнезию, а кто пустую иголку, лишь бы бабка кайф словила. Ей и хорошо. Между прочим, очень любопытная бабулька, бывшая лыжница, у нее в квартире на стенках грамоты, в серванте медали в коробочках выложены.

– А еще меня мужчины любят, – с невинным видом сказал Денисов. – Особенно один дяденька с улицы Молодежной обожает. Ему сто четыре годика, а мается только запорами. Лечить себя доверяет лишь врачам «Скорой». Рассказывает интересно – с ума сойти! Очень хорошо помнит прошлое: Гражданскую войну, 30-е годы…

Алена моментально произвела в уме простейшие арифметические действия. Сейчас, в 2003 году, старику 104… значит, он родился в 1899 году. В 1904-м, когда Елизавета Ковалевская писала свой трагический дневник, ему было только пять лет. Да, он вряд ли был знаком с Елизаветой и Смольниковым! Ну что ж, придется удовольствоваться теми сведениями о своих пращурах, которые Алена почерпнула из дневника, тем паче что там столько неожиданностей, что дай бог хотя бы с ними справиться.

Раздался сигнал.

– Вызов у нас, – неприветливо сказал Виктор Михайлович и, не оборачиваясь, протянул в салон микрофон.

Алена не сомневалась, что неприветлив водитель исключительно из-за нее. После того, как Суриков спас детективщицу от падения под колеса, он снова преисполнился к ней суровостью.

Вызывали на прокапывание по поводу алкогольной интоксикации. Обычно это делает линейная бригада, но сейчас обе они были на вызовах, а реанимация свободна.

При слове «прокапывание» Алена мгновенно вспомнила вчерашнюю квартирку на Черном пруде – и притихла. Ночью ей звонила смертельно уставшая Света, которую непомерно долго продержали в милиции. Конечно, никто не подумал обвинять ее в убийстве, но очень уж заинтересовала дежурного личность самой Нонны Лопухиной. Оказывается, он знал когда-то ее мужа.

Алена хотела спросить, что за человек был этот самый муж, некогда ограбленный честным ворюгой Шурой Кренделем, но Света была такая замученная, что разговаривать с ней не было никакой возможности. Света сообщила, что завтра ей опять надо побывать в отделении, поэтому она отпросилась с дежурства, перенесла его на день позже. Если Алена хочет, может прийти и поездить с ней послезавтра. А если не хочет, наверное, доктор Денисов с удовольствием ее покатает.

Алена без раздумий ответила, что с удовольствием покатается с доктором Денисовым, а послезавтра и с доктором Львовой. На том и расстались. Про кассету Света не спросила – видимо, забыла. Ну и ладно, эта кассета много лет своего часа ждала – и еще подождет.

Тем временем приехали на улицу Автомеханическую, дом пятнадцать, поднялись в квартиру сорок пять. Дверь открыл долговязый дядька лет под пятьдесят, с одутловатым морщинистым лицом и заплывшими карими глазами. Улыбнулся добродушно, по-детски:

– Ой, ребята… вы приехали… ну давайте, заваливайте. Вон он, Генка. Лежит, ждет.

Неприлично толстый, весь расплывшийся Генка храпел на кровати, которая чуть не до пола просела под его «тельцем».

– Услуга платная, ребята, – посмотрев на постельное белье неопределенного цвета и облезлые стены, скучающим тоном сказал Денисов.

Кареглазый, закивав, сунул руку в карман джинсов (кстати, джинсы были всего-навсего «Lee» и вполне новые) и достал несколько сторублевок:

– Мы платежеспособны, сколько вы берете?

– Люба, разберись, – чуть более милостиво велел Денисов и, пока фельдшерица двумя пальчиками отсчитывала смятые деньги, достал из ее чемоданчика ампулы и капельницу.

Люба убрала деньги и перетянула жгутом Генкину руку. А Алена меж тем исподтишка поглядывала на кареглазого.

В этом лице записного пропойцы было что-то знакомое, она его определенно видела раньше… Причем воспоминания об этой встрече были не слишком приятные, однако почему-то рифмованные. То есть с этим человеком были каким-то образом связаны стихи – да, стихи Николая Рубцова. Почему именно Рубцова, Алена вспомнить не могла. Разве что простейшая аллюзия: замечательный поэт тоже пил, допивался до делириума, умер (вернее, был убит женой) в разгар жестокой белой горячки…

Что характерно, кареглазый тоже поглядывал на писательницу с явным напряжением своего притупившегося ума. Может быть, видел ее фото на обложке какого-нибудь детективчика?

Детективчик! Бог ты мой! Ну конечно! Да это же Леха, участник жуткой истории, в которую вляпалась писательница Алена Дмитриева почти два года назад, на Рождество. Это Рождество вполне могло стать последним в ее жизни. Она лежала тогда, привязанная к дивану, не менее продавленному, чем эта кровать, полуживая от уколов, которыми ее пичкали, и, словно страшный сон, слушала запинающийся голос из-за стены: