Сыщица начала века

– Сидеть! Сидеть, я сказал! Машина у нас с другой стороны дома, ближе не проехали – у вас асфальт около подъезда разбит, как бы нам не засесть. Донесем вас. И не спорьте! Хорошо, что вы себя в зеркало сейчас не видите, а то померли бы от страха.

Он не отрывал глаза от лица мужчины, которое еще сильней побледнело. Синева под глазами сменилась чернотой, губы казались обугленными. Он дышал резко, часто.

– Вас как зовут?

– Калужин… Виталий Федорович.

– У вас случилось что-то, Виталий Федорович?

– Почему?

– Что микроинфаркт спровоцировало? Неприятность? Переутомление?

Денисов еще раз проверил пульс, неприятно оскалился и снова принялся расспрашивать – у Алены создалось впечатление, просто чтобы отвлечь больного от его страданий:

– Курить, пить резко не бросали?

– Откуда вы знаете? – вяло удивился Калужин.

– Я врач, сказано уже, – буркнул Денисов. – Так что у вас произошло?

– Да знаете, как-то все разом накатило. И курить бросил, да. Меня жена все пугала раком легких, я ничего, а потом до астмы докатился. Бросал сто раз, никак не мог. Закодировался наконец, бросил… – Он махнул рукой. – Все шло хорошо, перхать и задыхаться перестал. И вдруг сегодня ни с того ни сего – как-то так поплохело, знаете…

– Знаю, – сердито ответил Денисов. Эта интонация, впрочем, относилась явно не к Калужину.

Появился Виктор Михайлович – протиснулся в подъезд с носилками. Люба придерживала дверь.

Суриков поглядел на мужчину, сидящего на ступеньках, пробормотал что-то вроде «здрасте» – и покачал головой. «Он, наверное, тоже диагност не слабый, – подумала Алена, видя, как омрачилось лицо шофера. – Да, наверное, станешь с такой работой диагностом!»

Расправили носилки на полу, помогли Калужину лечь. Он ни слова не говорил, не возражал, двигался как во сне. Похоже, у него ни на что не осталось сил.

– Алена, вам придется помочь, – буркнул Денисов, и опять было ясно, что эта интонация не имеет отношения ни к кому конкретно, а только к абстрактным и страшным понятиям по имени инфаркт и крупозное воспаление легких.

Как они тащили носилки, об этом лучше не вспоминать. Алена, высокая и отнюдь не тощая, несмотря на все свои похудальные ухищрения, оказалась просто слабосильным муравьем по сравнению даже с Любой, не говоря уже о мужчинах. Она так и не успела понять, помогала или больше мешала. К тому же ее все время отвлекали разные мысли…

И все же, благодаря ее участию или несмотря на него, донесли Калужина и устроили в машине очень быстро. Денисов с Любой забрались в салон, Алене пришлось снова сесть с водителем. Впрочем, на сей раз она была так поглощена размышлениями, что даже не заметила этого. Да и хмурому Сурикову было не до нее: «Фольксваген» осторожно выбирался из раскуроченного каким-то новым строительством двора.

– Ничего, вы мне… в случае чего… адреналин в сердце, – донесся до нее голос Калужина. – Такой большой иглой…

Алена обернулась и увидела, что он пытается улыбнуться своими черными губами.

Ну надо же! Сильный человек, очень сильный. Пожалуй, дома никто и не подозревал, насколько ему плохо, как опасно он болен. Всех берег, кроме себя. Всех пытался успокаивать. Вроде бы даже врачей сейчас хочет успокоить, чтобы не так уж о нем тревожились.

– Адреналин? Большой иглой? Это вы фильм «Скала» смотрели? Жуткие враки, между прочим. Чтобы человек себе сам мог ввести адреналин в сердце… Не верю! – с нарочитой бодростью сказал Денисов и с той же веселенькой интонацией обратился к Любе: – Давай-ка спирт в вену. А насчет адреналина, Виталий Федорович, повторяю: ерунда. Стоит даже здоровое сердце слегка задеть, оно сразу дает сбой. Даже если затронуть отдаленные рефлексогенные зоны, оно может остановиться…

Он вдруг умолк, а потом ахнул – и закричал:

– Калужин! Виталий Федорович! Ч-черт… Михалыч, врубай сирену – и гони, гони!

Алену вдавило в сиденье внезапным ускорением и жутким воем. Она то с ужасом смотрела на перегруженную транспортом дорогу («Фольксваген» с трудом вырвался на среднюю полосу и полетел уж с совсем запредельной скоростью), то оборачивалась, чтобы увидеть, как Люба и Денисов делают укол за уколом, непрямой массаж сердца, накрывают лицо Калужина то маской, то салфеткой с клапаном для искусственного дыхания…

У Любы – злое, красное, напряженное лицо; Денисов, наоборот, – белый от ярости и бесплодных усилий. Губы его были стиснуты в нитку, он молчал, но один раз, когда Люба замешкалась с уколом, заорал на нее, заглушая сирену: