Большая телега

Самый последний тур пригородной лотереи привел нас в Ротенбург. Вечером предстояло собирать вещи, а завтра с утра пораньше грузиться в поезд и ехать домой. Домой, ясное дело, совершенно не хотелось. Мы уже привыкли жить в мансарде, включать по утрам кофейную машину, завтракать салями и острым сыром, болтаться без дела, чувствовать себя беспечными космополитами, и вдруг — нате вам, добро пожаловать в старую жизнь, питерские тараканы заждались, а уж как участковый Петр Алексеич заждался — слов нет, давненько мы ему бакшиш за проживание на съемной хате без прописки не платили.

Клара, моя галерейщица, была исполнена оптимизма, сулила еще одну выставку, через год, обещала выбить для меня какую-нибудь стипендию, говорила: ты только работай, а я придумаю что-нибудь. Но год, казалось нам, это целая вечность, и «через год» — все равно что «никогда», потому что все, что не прямо сейчас, — и есть никогда.

Поэтому с утра мы были в мрачном настроении и из электрички в Ротенбурге вышли не потому, что городок нам понравился — нам в то утро вообще ничего не нравилось, — просто оказалось, это последняя станция, мало ли что всего двадцать минут от Бремена, поезд дальше не едет, такая короткая ветка.

Но в Ротенбурге светило солнышко, пели птицы и буйно цвели какие-то неизвестные науке в нашем лице белые, лиловые, желтые и малиновые кусты. Мы приободрились, немного потоптались вокруг щита с планом местности, так ничего и не поняли, но как-то почти сразу вышли к речке Вюмме, увидели несколько одинаковых деревянных мостов между ее одинаково зелеными берегами и развеселились окончательно. Стояли обнявшись на ближайшем к дороге мосту, глазели на остальные, и Галка попросила: «Нарисуй мне мост через Вюмме», а у меня ни карандаша, ни даже мятой салфетки в кармане, и я сказал: «Ничего не выйдет, придется выучить наизусть: светло-зеленая трава, темно-зеленая вода, серебристо-зеленые ивы, все очень просто».

Мы еще покурили и совсем было собрались идти дальше, в центр городка, любезно обещанный дорожным указателем, там наверняка нашлось бы где выпить пива и перекусить, но почему-то с места двинуться не могли или просто не хотели, вот и не шли никуда — стояли, смотрели на деревянные мосты и зеленые берега, были как-то непривычно спокойны и снова счастливы, несмотря на завтрашний утренний поезд. Просто не думали ни о нем, ни о неуютном, необжитом будущем, уродливой копии уже почти забытого скудного, голодного прошлого, ни о смерти, которая, как и предстоящий отъезд, всегда впереди и совсем рядом, но не здесь и не сейчас, а значит, ее нет вовсе.

Наконец я встряхнулся, усилием воли отогнал этот сладкий зеленый морок, сказал: «А знаешь что? Поехали домой», и это прозвучало так естественно, будто мы действительно были бременскими жителями, случайно заплутавшими в пригороде. Галка меланхолично улыбнулась, с видимым усилием отвернулась от воды, но тут же снова оглянулась и тихонько охнула, прижав ладони к щекам.

— Наши тени там остались.

— Где — «там»?

— В воде. — Она почему-то перешла на шепот. — Честное слово. Ты уже отошел, а твоя тень осталась на месте, и она обнимает мою, хочешь, сам посмо… Ой, нет, всё! Уже исчезли, опустились на дно. И теперь ты обнимаешь меня где-то там, глубоко-глубоко, под толщей зеленой воды.

Я, помню, сказал, что обниматься лучше над водой, тут же подкрепил слова делом и наконец увел ее с моста. А историю про тени, которые остались в воде, запомнил — хоть и банальный сюжет, а можно офигительно сделать, — но близко к сердцу принимать не стал. Галка вечно чудит, не выдумывает, а, скажем так, вольно интерпретирует факты. Была бы пастушком из знаменитой притчи, на пустом месте крик поднимать не стала бы, зато, обнаружив на околице настоящего волка, непременно сообщила бы односельчанам, будто хвост его выкован из золота и чугуна, а в пасти полыхает пламя, что, впрочем, не мешает несчастному животному звучно декламировать «Илиаду» на языке оригинала. Еще и не такое могла бы рассказать. И ведь сама себе верит, мне это в ней всегда очень нравилось, но принимать Галкин гон всерьез я давно перестал.

А она потом весь день эти чертовы тени вспоминала — дескать, ну как же, мы ушли, а они там остались.

Я смеялся и говорил — правильно сделали, лучше в речке Вюмме поселиться навек, чем таскаться за нами по питерским тротуарам, наши тени умнее нас, хорошо, что они теперь устроены, может, обживутся, вызов пришлют, тени — это же, если разобраться, самые ближайшие родственники, ни один бюрократ не посмеет нам отказать.