Большая телега

Но вызов они нам, конечно, не прислали. Гады такие.

А теперь Галка сидит на моей кухне, говорит: «Нарисуй мне мост через Вюмме», и я ощущаю, как холод ползет по позвоночнику и ледяная рука паники ложится на мой затылок. С чего бы? Радоваться надо, что легко отделался, потому что я вот прямо сейчас нарисую этот чертов мост, благо все они до сих пор стоят у меня перед глазами как живые: светло-зеленая трава, темно-зеленая вода, серебристо-зеленые ивы, всё очень просто. И тогда Галка, если я правильно понял, останется. В смысле, вернется ко мне, похерив гипотетических цихлид, кошек, детей и мужа, которые, надо думать, существуют только в моем воображении, и слава богу.

На всякий случай переспрашиваю:

— Если я нарисую, ты вернешься?

Она молча кивает, и я смеюсь от облегчения:

— Тогда подожди десять минут. Тебя карандашный эскиз устроит?

Мотает головой:

— Не по памяти. С натуры. Хоть карандашом, хоть шариковой ручкой, хоть губной помадой, но с натуры. Съезди туда и нарисуй. Пожалуйста.

Я, честно говоря, растерялся.

— В Бремен, что ли, поехать? — переспрашиваю.

— Ну да. А оттуда в Ротенбург, электричкой.

Ледяная рука по-хозяйски расположилась на моем затылке и потихоньку сжимает пальцы, но я держусь молодцом, стараюсь казаться спокойным и даже веселым, не дай бог, Галка подумает, будто я отказываюсь.

— Ладно, как скажешь, — говорю. — В Ротенбург так в Ротенбург. Хоть в Африку. Тогда оставь телефон. Я съезжу, нарисую и позвоню. Сегодня же полечу, если билеты… Ах ты черт. Виза же. Блядская виза. Ладно, ничего, получу и поеду. Мне друзья говорили, если дорогой отель забронировать, они без очереди, за трое суток делают.

— Правда, что ли? — изумляется Галка. — То есть в некоторых случаях время все-таки можно купить за деньги? Обалдеть. Ты, конечно, купи его, пожалуйста. Сил моих нет ждать.

Поднимается, идет в коридор — как, уже?! Я растерянно плетусь следом, у меня нехорошее ощущение, как будто забыл что-то очень важное, но Галка обнимает меня на прощание, прижимается всем телом, горячая, как кошка, а ладони холоднее, чем та, невидимая, на моем затылке, шепчет: «Пожалуйста, обязательно нарисуй мосты» — и убегает стремительно, как лирическая героиня старой черно-белой мелодрамы. А я остаюсь один, возвращаюсь в кухню, делаю глоток остывшего кофе, и тут наконец до меня доходит: телефон. Она так и не оставила мне свой номер, а я же просил. И мой не записала. О господи.

Я выскочил следом, несся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, летел через двор, не касаясь земли, по идее, должен был бы ее догнать, но нет — ни во дворе, ни на улице Галки не было, не заметить я никак не мог, у нее же рыжая шевелюра, зеленый джемпер и сумка цвета клубничного варенья, дикое сочетание, но ей идет, и видно должно быть за километр. Неужели вот так сразу такси нашла? Или вызвала, пока я с кофе возился? Ладно, неважно, чего уж теперь.

Я вернулся домой и принялся названивать в свое турагенство. Сказал, мне надо в Германию, срочно, а если не получится — в любую шенгенскую страну, куда визу быстрее дадут, неважно, там разберусь, доеду как-нибудь.

Оказалось, что «срочно» — это у нас теперь через пять дней. Быстрее никак. Зато нашелся для меня отель в городе Бремене, даже не сказать чтобы шибко дорогой, и билет на самолет до Дюссельдорфа, а оттуда поездом всего ничего, пара часов. И обратно через два дня — жить можно.

Я надеялся, Галка сама вспомнит, что не оставила мне своих координат. И как-то сообразит, что это надо бы исправить. И что она запомнила мой адрес. И что для нее это так же важно, как для меня, поэтому она вернется. И оставит записку, если вдруг меня не застанет. Но, конечно, сидел дома, караулил ее, никуда не выходил, только в круглосуточный супермаркет съездил за припасами часа в три ночи, прилепив на дверь написанное огромными буквами объявление: «Скоро вернусь». Напрасные хлопоты.

В моей жизни было немало тяжелых моментов, но ничего хуже, чем эти пять дней ожидания, я не припомню. Бездействие для меня — самое невыносимое состояние. Большую часть глупостей в своей жизни я натворил только потому, что не мог усидеть на месте. Думаю, и бременская галерейщица Клара утратила ко мне интерес вовсе не потому, что продала всего пять картинок за год — не блестящий, но и не самый скверный результат, бывает хуже, — а утомившись моими бесконечными звонками и письмами. Теперь, задним числом, я понимаю, как достал ее расспросами о продажах, клиентах и обещанной стипендии — будет ли? А почему? А когда? Но ты же говорила!.. А как же?..