Большая телега

— Что важно? — спросил я, чтобы заполнить возникшую паузу.

— Любовь, — вздохнула рыжая. — Беззаветная, безоглядная любовь к далеким чужим городам, куда все эти художники-любители попадали кто на год, кто на неделю, кто и вовсе на пару часов — вот как мы с тобой в Антрево. А некоторые, похоже, влюблялись заочно, поглядев на открытку, как девочки в кинозвезд… Конечно, чужая душа потемки; по идее, невозможно проверить, что художники чувствовали, когда рисовали. Но на самом деле это видно. В глаза бросается. Я порой ходила с дедом по комиссионным магазинам и на барахолке с ним пару раз была, видела, к каким картинкам он приценивается, а от каких сразу отворачивается, и быстро научилась заранее угадывать, что его заинтересует. Это я тогда думала, что просто «угадываю», на самом деле я, конечно, научилась видеть, понимать и отличать от прочих рисунки, сделанные с беззаветной любовью, — задолго до того, как смогла это сформулировать. Поэтому, как я понимаю, и стала наследницей. Дом, с точки зрения деда, просто место, где хранится его драгоценная коллекция, доверить которую он мог только понимающему человеку.

Рыжая снова умолкла, погасила окурок, уставилась на свои руки, вздохнула, но тут же улыбнулась.

— Как мне поначалу было там плохо, рассказывать не стану. Сам можешь вообразить, каково это — быть молодой избалованной столичной фифой, которая внезапно превратилась в мать-одиночку из захолустного городка, где половина населения работает на цементном заводе, а вторая возится на огородах и рыбачит, поджидая, когда для них освободятся рабочие места.

— Ужас, — искренне сказал я. — Я бы с ума сошел.

— Ты бы, может, сошел, а мне и эта роскошь была недоступна, — усмехнулась рыжая. — Чтобы моим мальчикам досталась сумасшедшая мамаша? Да никогда! Так что пришлось оставаться в здравом уме. И какая же это была обуза!

— Что — обуза? Дети?

— Здравый ум, — отрезала она. — Но от него я никак не могла отказаться. Только по вечерам, затолкав мальчишек в спальню, позволяла себе немного расслабиться: выпью рюмочку-другую ракии, выберу наугад несколько дедовских картинок, разглядываю далекие заморские города, где мне, теперь уж ясно, никогда не побывать, и реву, как малолетка, которую на танцы не пустили. А потом еще рюмочку ракии, вместо снотворного, и спать, потому что завтра вставать на рассвете, и послезавтра тоже, и вообще всегда, пока не сдохну… Жалела себя — страсть.

— А кто бы не жалел?

— Ну… Бывают, знаешь, герои. Но я не из таких. Так бы и рыдала до сих пор, если бы не нашла однажды письмо деда Дусана, адресованное мне, лично, в руки. Вот тоже загадка: зачем он его так хорошо запрятал? Если бы мальчики не упросили меня повесить несколько картинок в их спальне, если бы Бранко не выбрал акварель, изображающую улицу в Антибе с рыбацкой лодкой поперек мостовой, если бы я не решила в последний момент поменять старое паспарту, спрятанное под ним письмо так и осталось бы непрочитанным. Думаю, дед решил устроить что-то вроде лотереи: повезет — найду его послание, не повезет — что ж, значит, не судьба. Он у меня такой был, что называется, фаталист. Настоящий, а не на словах, как большинство.

Она снова умолкла, с таким видом, будто все уже сказано.

— Ну и что дальше? — Осторожно спросил я. — Что за письмо? Что там такое было?

— Инструкция, — усмехнулась рыжая. — Просто инструкция, пересказывать которую мне совершенно не хочется. Ты прости. Я, знаешь, зря затеяла этот разговор. Уже не понимаю, кто меня за язык потянул. И зачем?

— Просто так, — улыбнулся я. — Бывают такие вещи, о которых никому не расскажешь, кроме разве что случайного попутчика. А о них тоже иногда хочется поговорить. И если в этот момент подвернется такой вот случайный попутчик… Ты, конечно, не рассказывай, если не хочешь. Меня, наверное, разорвет от любопытства, но это не твоя проблема.

Рыжая поглядела на меня оценивающе, словно бы прикидывая, на сколько частей меня разорвет и как это будет выглядеть.

— Нет, — наконец сказала она, — я пока не готова брать на себя ответственность за твою гибель. Ладно уж, слушай, случайный мой попутчик. Если вкратце, в письме было сказано, что любовь помогает преодолеть любые расстояния, делает невозможное возможным, и все в таком духе. Причем дед упирал на то, что в определенных случаях эти поэтические сентенции приобретают самый что ни на есть практический смысл. И я могу в этом убедиться, если в моем сердце найдутся вера и мужество, а в распорядке дня несколько свободных часов. А в конце он приписал, что настоятельно советует заранее позаботиться о возвращении. Дескать, сам он когда-то влип, добирался домой из Рима на попутных машинах, и это было довольно весело, но слишком уж долго… Слушай, ты вообще понимаешь, что я тебе тут рассказываю?