Пани царица

– Не жди, нет там никакого Димитрия! То есть, может статься, «тушинский вор» и впрямь Митькой крещен, однако он не царь, а самозванец. Кончились твои сладкие денечки, уж он-то под твою дудку плясать не станет, он-то покажет тебе, где твое место, нос задирать не даст!

– А-ах! – громко выдохнула Барбара, и от этого звука Мосальский опомнился. С ужасом уставился в расширенные глаза Марины, только сейчас сообразив, сколь далеко завела его глупая жажда взять верх над этой маленькой надменной женщиной.

Ничего себе, взял…

– Да пропасть бы тебе пропадом! – взревел Мнишек, приходя в себя и занося над Мосальским карабелю, которую получил совсем недавно в подарок от Сапеги.

Мосальский всю жизнь славился своей увертливостью. Сейчас она пришлась ему весьма кстати, потому что он отпрянул за единый миг до того, как лезвие, сверкнув на солнце, опустилось. Ударил коня каблуками – и с места взял лихой рысью.

Стража, сопровождавшая карету Марины, с изумлением провожала взглядами савраску князя Мосальского, которая стремительно уносила своего всадника к лесу.

– Сбесился коняга, что ль? – выразил кто-то общее мнение. – Словно огня ему под хвост сунули!

Мосальский, вмиг смекнувший, что теперь ему совершенно нечего делать в стане Димитрия, лучше уж к Шуйскому воротиться, там хоть есть надежда остаться в живых, уносил ноги…

И унес-таки, чего не удалось сделать бедняге Мартину Стадницкому. Но о нем речь еще впереди. Пока же вернемся к Марине.

Такой разъяренной воевода сендомирский никогда не видел свою послушную, сдержанную дочь. Она бросила на отца только один взгляд… но пан Мнишек долго потом потирал лоб, ибо чудилось ему, будто его прямо вот в это местечко заклеймили каленым железом, ну в лучшем случае крепко приложили свинчаткою. Он даже потом в лужу погляделся, не осталось ли там синяка либо ожога! Марина забилась в уголок кареты, задернула занавески на окнах, ни с кем разговаривать не хотела. Через Барбару передала, что ехать в Тушино наотрез отказывается и хочет только одного: чтобы карета повернула в Царево-Займище, к Сапеге.

Мнишек побелел. В Тушине все уже готово было для встречи царицы. Новый зять воеводы сендомирского оказался очень нетерпелив…

Пан Юрий кликнул к себе шляхтичей: отъехать от кареты он не решился, боясь, как бы разгневанная дочь не сбежала в лес. Ищи ее потом! Ну, найти-то найдешь, конечно, однако же позору не оберешься. Димитрий не простит, если станет известно о ненависти к нему Марины. Это ж какое пятно на имени новоявленного царя! Именно по этой причине нельзя было привезти Марину в Тушино связанной, силком. Нужно было, чтобы вся армия Димитрия видела радость супругов при свидании.

Посовещавшись какое-то время, Мнишек, Валавский, Зборовский и Стадницкий (последний имел вид смущенный, что всеми опять-таки было отмечено) порешили несколько свернуть с дороги и остановиться в Звенигороде под предлогом переложения святых мощей какого-то там православного святого. Однако все это время глаз с Марины Юрьевны не спускать, стражи не снимать, одну ни на миг не оставлять. Покуда будет длиться церковный праздник, послать в Тушино к царьку гонца с известиями о неприятностях. Пусть приезжает и сам улаживает дела с Мариною. Бог их весть, этих женщин, может статься, новый Димитрий понравится Марине Юрьевне пуще прежнего. Глядишь, все и обойдется.

Не обошлось… В Звенигороде время провели попусту: Марина ни за что не соглашалась встречаться с самозванцем. Сапега, приехавший ее уговаривать, получил отказ и наименование предателя, расхохотался, делая вид, будто ему безразлично оскорбление, однако, выйдя от Марины Юрьевны, ругался так, что уши вяли у самых бывалых его вояк, всякого наслышавшихся от своего предводителя.

В конце концов оставаться в Звенигороде сделалось просто неприлично. Покинув город, двинулись по направлению к Тушину и, не доезжая двух верст до села, стали табором.

От лагеря отделились несколько всадников. Пан Юрий смотрел на них с волнением. Среди них был Рожинский, потом какие-то москали, потом…

– Марианна! – рявкнул он что было мочи. – Вот муж твой Димитрий! Да взгляни ж ты на него!

Обессиленная от слез молодая женщина выглянула из кареты, и самозванец взглянул на ту, кого так страстно желал заполучить.

«Тоща, ох, тоща! – подумал уныло. – Только и есть что глаза. Это вам не Манюня… Ладно, с лица воды не пить, с тела щец не варить. Как-нибудь притерплюсь».