Слишком чужая, слишком своя

Он совсем еще пацан. Наверное, таким был бы сейчас Стивен, если бы ему дали вырасти. Стивен. Беленькая головка резиновой куколки и кровь. Слишком много в моей жизни болезненных фантомов, они никогда не покинут меня, потому что я сама этого не хочу. Почему я всякий раз растравляю эти раны? Чтобы еще раз почувствовать их рядом, маму и Стивена. Пусть даже и на последнем пороге. «Беги, Керстин, беги!» Мама, я не хочу бежать. Мне надо было остаться там, рядом с вами. Слишком больно мне жить без вас. Столько лет — ужасно больно. Я не защитила Стивена. Я плохая старшая сестра. Он защитил меня своей смертью. Боже, как больно мне жить — последние девятнадцать лет...

— Ты чего, Керстин? Что с тобой? — Вольдек заглядывает мне в лицо. — У тебя что-то болит? Давай я отведу тебя в дом, приляжешь. Не надо было тебе вставать.

Да, у меня что-то болит. Болят мои мысли. Болит рана в груди — от крови Стивена. Болит мамин крик. Вольдек, ты понимаешь — болит моя жизнь, это какая-то ошибка. Просто я хотела сначала убить их всех, а потом... Должна была жить дальше. Неизвестно зачем.

— Ничего, я в порядке. Где там ваша кукуруза?

— У тебя было такое странное лицо...

Проклятый Вольдек, он мешает мне. Дело, наверное, в том, что меня убили — тогда, вместе с мамой и Стивеном. Но когда были похороны, я болела. А потом — ничего не оставалось, как притворяться живой. Никому не было до этого дела, даже папе. Только Эрик... А еще — Светка. И Виталий, Игорь, Способ, генерал Зарецкий, и еще... Но все эти люди повстречались мне уже здесь. И я не чувствую больше себя здесь чужой.

— Вот, посоли и ешь. Филя, а где бабушка?

— За козой пошла.

— Так чего же ты не пошел с ней? — Вольдек уже освоился в роли воспитателя. — Ничего, парень соображает, вот только мыться приходится заставлять силком.

— Ты не скучаешь здесь?

— Нет. Вчера управились с дровами, сегодня картошку выкопали — вон там, погляди, под навесом целая куча. Не знаю, как старая женщина может сама вести все это хозяйство. — Вольдек швырнул в печку обгрызенный початок.

— Гдe оружие?

— Еще вчера припрятал. Никто не найдет. Хороший тайник нашел. Но народ здесь любопытный до ужаса.

Мне не хочется разговаривать, и он уходит. Но побыть одной мне здесь не дают.

— А ты грустишь, правда? — Тамара Семеновна присаживается рядом. — Ожил мой дворик. Так, будто только вас и дожидался. А ты почему-то грустишь. Может, расскажешь мне, что тебя гложет? О, какой у тебя красивый медальон! А кто в нем? Или не стоит спрашивать?

— Нет, почему же, — я открываю замочек. — Это моя мама и мой брат Стивен. Они... погибли. Уже давно. Почти двадцать лет назад.

Да, они погибли, потому что я не защитила их.

— А ты до сих пор тоскуешь?

-Да.

Где-то в соседних дворах лают собаки, заходится визгливым смехом какая-то женщина. Там люди движутся, что-то делают, к чему-то стремятся или просто пьют водку. Жизнь обтекает меня, как обтекает река заросший камень. Я, наверное, каменная, потому что даже плакать не могу.

— Я скажу Михайловне, чтобы она пришла. Она поможет.

Не хватало мне еще одной языкатой старушенции. Чем она мне поможет?

— А кто это?

— Это... как бы тебе сказать... Наша местная знахарка. К ней едут отовсюду, издалека. У них вся семья такая: мать ее была знахаркой, бабка тоже. Даже когда с этим вели борьбу — еще при Союзе, ее не трогали. Даже партийные начальники ездили к ней тайком.

— Тамара Семеновна, дорогая, вы же медик, а верите в такие глупости?

— Ты не понимаешь! Она может помочь по-настоящему. Я позову ее.

— Если это вас успокоит...

Она так волнуется, так убеждает меня, ладно уж. Если это придаст ей уверенности и подарит чувство выполненного долга... Я ведь не обязана верить. Просто сделаю вид. А пока почищу оружие, потому как кто знает, когда оно понадобится? Я не хочу, чтобы в самый ответственный момент у меня разорвало ствол.

На этой женщине нет никаких побрякушек, даже самого завалящего звоночка, бус или пера. Аккуратная темная юбка в мелкий цветочек в широких сборках. Такая же кофта с рукавами немного ниже локтя — я сама люблю рукава такой длины. На голове белая косынка, ее кончики повязаны вверху. Полная старая женщина со спокойным смуглым лицом, крепкими руками и внимательным взглядом серых глаз. Сколько ей может быть лет? Спросите что-нибудь полегче!

— Заходи, Михайловна, в дом, — моя хозяйка отодвигает занавеску с двери. — Никто не помешает, хлопцы в кухоньке чинят плиту, так что долго не явятся, потому что там уже ничего не сделаешь. Вот это и есть моя гостья.