Слишком чужая, слишком своя

— Видите, какие вы болваны? Девка обставила вас, как последних салаг. Ну, чего встали? Ищите ее, перетрясите всех информаторов!

Он сел, я слышу, как отчаянно застонали пружины. Надо меньше есть.

— Все словно вымерли. Здесь не обошлось без кого-то из синдиката.

— Что ты несешь? «Как в воду канули», «словно вымерли»! И нет никакого синдиката, ясно? Это мой город. Если не приведете мне девку — пеняйте на себя.

Я слышу, как они выходят. Вот сейчас пройдут мимо меня — и каждому в шею войдет игла. Не бойтесь, мальчики, больно не будет. А падать могли бы и потише.

— Что вы там опрокинули? Что это за грохот?

Раздраженный стареющий самец. У него, в отличие от других, гарантий на жизнь никаких.

— Добрый вечер, уважаемый Анатолий Афанасьевич.

Полковник Самойлов вздрогнул. Он, наверное, думает, что отреагировал мгновенно, рука его тянется к оружию — так нет же. Не так уж и мгновенно, по-моему. О, «Макаров»! Именной, старая модель. Неплохая, конечно, штука, но мой «кольт» был лучше. Я больше люблю револьверы. Даже вот эта «беретта» М-92 среди пистолетов не лучшая, нравится мне больше. Но на вкус и цвет...

— Вы не успеете нажать на курок А ваша охрана прилегла отдохнуть. Там, наверху. И в подвале. И снаружи. Но вас я не пожалею. Поэтому говорите: где генерал Зарецкий? Если будете откровенны, убью легко. Если нет — позабавимся. Я сегодня раздраженная: пришлось отдать моего кота в чужие руки. Ужасно, правда?

— Ты, садистка, убийца! Ничего я тебе не скажу. Ты не посмеешь... Да ты знаешь, что я с тобой сделаю, когда...

— Полковник, заткнитесь.

Я уже совсем взбешена. Сейчас что-то отрежу ему, успокою нервы нам обоим. Это будто я просто так хожу по улицам и за здорово живешь убиваю ни в чем не повинных людей!

— Вы же знаете: если с умом нажать, расколется каждый. Кому, как не вам, это знать!

— Посчитай, скольких ты убила. Тебе не страшно спать по ночам? Не страшно жить с этим?

О, начался разговор по душам. Ну, ничего не меняется!

— Только не надо морализаторства. Мне что, следовало изобразить из себя мишень? И не надо мне тыкать: вот ты убийца, а я — нет. Вы что, ни разу в жизни никого не убивали? При вашей-то работе?

— Это было другое.

— А как вы отличаете одно убийство от другого? Какая разница? Результат один, согласитесь. Я защищала свою жизнь — от вас, кстати. И не надо мне говорить, какая вы большая шишка и что вы со мной сделаете, когда... Не будет у вас никакого «когда», ясно? Я считаю ваше дальнейшее существование слишком обременительным для себя и для общества.

— Ты не имеешь права! Я — офицер милиции!

Ну почему они считают это обстоятельство индульгенцией? Не вижу логики.

— Тогда объясните мне, зачем офицеру милиции сидеть здесь и охотиться за мирными гражданами — за лейтенантом Волошиным и его семьей, за Светланой Яценко и доктором Соловьевым, за мной, наконец? Или это входит в ваши служебные обязанности? Нечего сказать? То-то. Вы — предатель. Вы предали своих коллег, которые гибнут на улицах от рук бандитов — вы должны быть с ними, а вместо этого сидите здесь. Так что отвечайте на вопросы. Я не настроена дискутировать, и мое раздражение усиливается. Где генерал?

Его движение такое медленное — нет, ну не дурак? Знает же, чванливый сукин сын, что я в эту игру играю лучше его, а туда же. Получай! Громыхнула «беретта» — думаю, кость перебита и очень, просто ужасно болит.

— Вам больно, полковник? — Надеюсь и уповаю, что да.

— Сучка, я с тобой еще... — Вот идиот.

— Ладно. Переведем разговор в другое русло. Поговорим о вас. Расскажите мне: зачем вы в это полезли? Чего вам в жизни не хватало? Я видела ваше досье: вы были честным человеком вплоть до третьего сентября двухтысячного года. А тогда почему-то решили, что можете играть в высшей лиге. Скажите мне, потому что я хочу понять!

Он смотрит на меня с такой злостью, словно я уселась на его бутерброд с маслом. Боже, сколько у человека неприятных эмоций! Жил себе тихо-мирно, тем более что реализовался в жизни. А на одну реализованную жизнь, на одну удачную судьбу приходится тысяча неудачных. Что это, тяга стареющего самца доказать всем — и себе тоже, — что у него в штанах все в порядке? Наверное, так и есть. Он мне скажет, он хочет мне сказать. Он давно уже хочет это сказать — всем. Но никто не спрашивал, только я, потому что мне интересно. И он это чувствует.