— Виталик, посмотри: она не видит и не слышит нас. — Таня тихо плачет. — Виталька, сделай что-нибудь. Я боюсь за нее, я ее такой никогда не видела!
«Я умерла, умерла. Почему же так больно?»
— Я сам боюсь. Я тоже не знал ее такой.
«Ты меня совсем не знал, дорогой».
— Надо что-то делать! Не зря тетя Катя беспокоилась. Данка, очнись!
«Я умерла, умерла… Томатный сок… Аннушка…»
— Она совсем скисла.
— Что ты понимаешь! Вот так ребенка потерять! Бедная моя Данка, о боже, милая, опомнись, слышишь? — Таня заглядывает в бледное лицо подруги.
«Меня нет, но боль еще этого не знает… Нет».
— Я слышу.
«Лаковые туфельки, розовое атласное платьице…»
— Даночка, так нельзя. Давай, мы отвезем тебя к доктору.
«Этого еще не хватало. Отвечать на вопросы… Не больно только молчать. Аннушка…»
— Я в порядке.
— Мы отвезем тебя домой.
— Нет. Мне там тяжело. Виталик, отвези меня обратно на Остров.
— Ага, это ты отлично придумала! Нет, дорогая, и не мечтай. Поедем ко мне домой, а матери я позвоню, предупрежу. Таня тоже поедет. Идет?
Дана молча кивает. Пусть. Только не домой, чтобы не видеть страдающих, обеспокоенных родителей. Ей нечем их утешить.
Машина едет долго. Дом Виталия находится в поселке Солнечном, где когда-то селилась партийная номенклатура, а с начала девяностых обосновались «новые». Это элитный район, вполне спокойный и ухоженный. И у Виталия красивый особняк в виде замка.
— Не плачь, Танька.
— Это я вместо тебя. Тебе самой надо поплакать. Нельзя так, ты сходишь с ума.
«Я умерла. Зачем мертвой плакать?»
Машина останавливается напротив белого замка, увитого плющом. Он стоит посреди небольшого парка, кругом — розы. Белые, желтые, красные. Дверь открывает слуга. Виталий приглашает Дану внутрь, ведет ее вверх по лестнице.
Уютная комната. Розовая шелковая обивка. Цветы. Туалетный столик. На нем — нераспечатанный флакон духов «Соня Рикель». Последние семь лет Дана пользовалась именно этими духами, Виталий купил их еще утром. Как и белье, аккуратно уложенное в ящики комода. Как и остальные мелочи, которые отправил домой, приказав приготовить спальню.
— Эта комната ждала тебя со дня постройки дома. — Виталий не знает, слышит ли его Дана. — Я надеялся, что она тебя дождется, но не думал, что это будет… при таких обстоятельствах. Располагайся, пожалуйста.
— Спасибо.
Дана опускается в кресло и замирает. Звонит телефон, Виталий берет трубку.
— Да, не беспокойтесь. — Он протягивает трубку Дане. — Это тебя.
— Дана, ты в порядке? — спрашивает мать.
— Да.
— Ты гуляй с друзьями, сколько хочешь, ни о чем не думай.
— Где Лека?
— Дедушка катает его на пони.
Дана кладет трубку. Лека. Маленький ангелочек, веселый голубоглазый человечек. Дана понимает, что не может быть с ним — такая. Поэтому им обоим придется подождать.
«Когда все закончится, мы опять будем вместе — ты и я. Подожди, малыш, у мамы есть дела».
Дана идет в душ, потом надевает шелковый халат, висящий в ванной. Она садится в кресло и смотрит в окно. Где-то там живут люди. Пусть.
Вечер гасит свет. Дана не хочет вставать. Мерцает экран телевизора, включенного Таней. Идет какая-то передача об Азии. Вот охотники выгоняют из логова тигра. Что-то говорит диктор. Вдруг перед охотниками появляется тигренок. Маленький, потешный тигренок выскочил прямо под выстрелы. Нет. Только не это. Дана судорожно всхлипывает. Тигренок падает. Значит, вот как. Ворвались в дом тигрицы, убили ее малыша — и это им сойдет с рук?
Но тигрица так не думает. Раненная, она врывается в ряд охотников. Летят кровавые куски. Этого, похоже, не ожидал оператор. Что-то скорбно крякает за кадром диктор, но Дану наполняет злобная радость. Так вам и надо, ублюдки. Чтобы знали, каково это — отнять детеныша у матери. Они привыкли к слезам беззащитных антилоп, но тигрица — другое дело. В аду будете гореть за это!
Виталий не знает, как ему пробиться сквозь эту стену. Неподвижный взгляд Даны пугает его. Он понимает, что в эти самые минуты он теряет ее и может потерять навсегда.
Когда погиб Стас, он не посмел приехать к Дане, чтобы она не сочла его навязчивым. От Вадима он знал, как тяжело переживала она смерть мужа. Он почти все знал о ней. Но он совсем не знает женщину, сидящую сейчас в розовой комнате. Он не понимает, что делать.