Одна минута и вся жизнь

— Это что еще такое?!

Сима возникла рядом, как Немезида в гневе.

— Это… это просто так…

— Немедленно в постель.

— Но…

— Считаю до трех.

Дана вынимает диск и плетется в спальню, которая теперь называется „комната Даны“. Она понимает, что пора уходить. Рубец на левой ладони розовый и длинный. Она не хочет думать об этом. Чего там думать, дело решенное.

— Вот, газеты. — Родион садится рядом. — Прочитаешь — скажешь.

— Спасибо.

— Ты чем-то расстроена?

— Нет, я в порядке.

Дана листает газеты. Почти ничего интересного. Америка объявила борьбу с террористами. Президент посетил… кого-то убили… сбили гражданский самолет.

Кошка прижимает уши к голове и выпускает когти. Вот, господин Градский дает интервью. Дана смотрит на нечеткий газетный снимок. Если бы она владела магией вуду, Градский был бы уже покойником. Но теперь Дана понимает, что просто убить его — это очень гуманно, ей нужно другое. Она откладывает газету в сторону.

— Ну, как ты сегодня?

— Спасибо, Сима. Намного лучше.

— Вижу. Но пока не настолько, чтобы бегать по комнатам.

— Сима, ты мне просто скажи, когда я смогу уйти. У меня много дел.

— Я понимаю. — Сима хмурится. — Но пойми и ты меня. Такое ранение, как у тебя, еще долго будет давать о себе знать. Ведь и месяца не прошло, а ты уже навострила лыжи. Твои ткани едва-едва восстановились, и органы только-только начали нормально функционировать, нужен, по крайней мере, еще месяц, чтобы можно было сделать какой-то прогноз. А пока тебе нужны покой, хорошее питание и сон, побольше.

— Сима, у меня нет на это времени, понимаешь?

— Нет. И не желаю понимать.

— Через неделю я уйду.

— Ты сумасшедшая.

Они молчат, думая каждая о своем. Дана думает о Леке, о своем доме и о том, что Виталька, наверное, с ног сбился, разыскивая ее. Серафима смотрит в темное окно и думает о том, что на свете множество странных людей, и Дана — одна из них. Она видит, что ее гостью что-то угнетает, она беспокоится и тоскует, и Симе становится жаль, что она так и не узнает ничего об этой странной женщине с холодным неподвижным взглядом.

— Полторы недели. — Сима поднимается со стула. — Слышишь, что я сказала? Минимум полторы недели. Это мое последнее слово.

— Хорошо.

— Дана, я серьезно. Ну, скажи мне, что тебя тревожит?

— Тебе лучше не знать. Этого никому не стоит знать, и мне самой бы тоже.

— Ладно.

Дана достает новый телефон, принесенный сегодня Родионом. Тот, другой, сгинул в недрах морга вместе с ее сумочкой и одеждой.

— Это я. Привет.

На другом конце провода молчание, потом сдавленный голос:

— Это правда, ты? Откуда?

— С того света, сам знаешь.

— Дана…

— Успокойся, Костик. Все в порядке. Здесь тоже есть телефонная связь. Ты скажи, кто тогда взял меня заложницей? Ведь ты знаешь, не правда ли?

— Нет, не знаю. Мы с шефом выдвигали гипотезы, но так и не пришли к общему знаменателю. А точнее — вариантов масса, но чтоб вот так, сразу — в яблочко, нет, не знаю. Дана, где ты?

— На том свете, Костик. Думаю, это чистилище.

— Ты не доверяешь мне?

— „Ты мне не доверяешь“, — сказала лисица курице и откусила ей голову». Люблю скандинавские пословицы.

Дана отключается и прячет телефон. Она устала, но надо позвонить еще. Она со вздохом набирает домашний телефон родителей.

Константин Подольский никогда не думал, что способен плакать. Но в тот день, когда ему показали протокол вскрытия и фотографии с места происшествия, когда он увидел бледное, забрызганное кровью мертвое лицо Даны, он понял, как мало знает себя. Понадобилась вся его выдержка, чтобы не закричать, не потерять сознание, а с невозмутимым видом отложить снимки в сторону и продолжить разговор.

Благо, через час он оказался дома. Уткнувшись в подушку, он тяжело всхлипывал. Он вспоминал глаза, руки, нежную кожу и неподвижный взгляд хищной кошки. Он вспоминал — запах волос, царственную осанку, тонкие сильные пальцы. Ему больше ничего не оставалось — только вспоминать. Жизнь превратилась в серый кошмар, и Константин медленно сгорал.

В этот вечер Подольский решил, что с него хватит. Он пытался разузнать хоть что-то о смерти Даны, но тела в морге не оказалось, его успели кремировать — якобы по ошибке. И сколько он ни бился, везде была серая стена. Никто ничего не знал. И Костя приготовил пистолет.