Отставной козы барабанщица

– Я вообще человек прямой.

– Я заметила, – хмыкнула Яна. – У нас, у русских, принято при примирении принимать на грудь.

– Что? – явно не понял смысла фразы Леон и на всякий случай глянул на грудь у Яны.

– Эй, вы чего меня так рассматриваете?! – возмутилась та. – Имеется в виду – выпить горячительного напитка!

– А, понял! – во второй раз улыбнулся Леон и вышел.

В залу он вернулся с бутылкой дорогого коньяка и двумя коньячными бокалами.

– Позвольте, я за вами поухаживаю…

– Не думайте, что я к этому не привыкла, – сразу же поставила его на место Яна.

– Что, князь наливает тебе коньяк? – уточнил Леон.

– Каждый раз, когда я встречаюсь со своим любимым мужчиной – с князем Штольбергом, – подтвердила Яна.

– При чем тут Штольберг? – удивился Леон.

– Я его подружка, – игриво сообщила Яна.

– Ого!

– Я не обманывала вас, когда говорила, что с Эриком у меня ничего нет.

– За знакомство! – поднял бокал Леон.

– За нас! – ответила ему Яна и насладилась вкусом темно-янтарного, действительно хорошего коньяка.

Ее забавляла и интриговала ситуация. Она пила с человеком, который только что чуть не убил ее и которому она реально спасла жизнь. Леон, по всей видимости, тоже понял пикантность ситуации, потому что, отпив коньяку, он сказал:

– Мне приятно ваше общество, но я не могу злоупотреблять своим гостеприимством. Я здесь один и слегка не в себе, а на той половине замка веселье, гости, Эрик… Я покажу вам потайной ход между нашими половинами, и вы сможете вернуться на праздник. Можете даже пожаловаться на меня в полицию, я не обижусь – заслужил.

– Вы в своем уме?! – вскинулась Яна.

– А что?

– Русские своих не сдают! Думаете, я сначала выпью с вами, а потом пойду и накляузничаю на вас в полицию? С ума сошли! Мне вообще не нравится сложившееся положение. Вы здесь один, я бы даже сказала – в полном одиночестве, оплакиваете свою дочь, а за стеной, словно специально сегодня, такое грандиозное торжество.

– Спасибо, что заметила, – буркнул Леон.

– Я остро чувствую несправедливость. Ради памяти вашей дочери ваш сосед по дому мог бы сдвинуть день, в который решил отметить свой день рождения.

– Ну что вы… Густав – такой душка! – язвительно прокомментировал Леон.

– Одним словом, я не уйду от вас на этот праздник, чтобы в этот трагический день вы не чувствовали себя очень одиноким. Наливайте! Выпьем за вашу дочь!

Леон выполнил ее просьбу, и они выпили в полной тишине.

– Спасибо, – снова поблагодарил неожиданную гостью Леон.

Потом они говорили о жизни, немного о политике и ни о чем, попивая коньяк и заедая его швейцарским шоколадом и элитным сыром. Яне казалось, что она давно не получала такого удовольствия от беседы и что ничего не может быть лучше, чем вкус тающего во рту шоколада. Они расслабились, на душе потеплело, Леон изливал душу в рассказах о дочери, и Яна осмелилась спросить:

– Вы серьезно обвиняете в ее смерти Эрика? Есть конкретный повод?

Леон задумался, затем отпил коньяка и ответил:

– Если быть до конца честным, а с вами и сейчас мне хочется быть именно таким, то напрямую он не виноват. Эрик ничего не обещал Марии, не дурил ей голову, не соблазнял. Он всегда был холоден, сдержан и вежлив. А вот она… Словно помешалась! Такая вот роковая любовь с первого взгляда, раз и навсегда, когда больше никого не видят вокруг и не слышат, когда никакие доводы не действуют, когда разум отключен. Она думала, что другого такого красивого парня в ее жизни не будет, другого такого умного не будет и такого доброго тоже. Что там говорить, Марию накрыло чувством с головой, словно цунами прошло по сердцу, оставив одни разрушения после себя. Я видел: Эрик это заметил, смущался, был предельно тактичен и не знал, что ему делать. Сказать «да» он ей не мог, потому что Мария не зажгла огонь в его душе, а сказать «нет» в резкой форме ей тоже нельзя – было бы смерти подобно. Что и произошло. В отношении Марии к Эрику было нечто фатальное… Знаете, Яна, а вы волшебница! – вдруг удивленно произнес Леон.

– Что вы, я только учусь, – фразой из стародавнего кинофильма «Золушка» ответила госпожа Цветкова, только очень противным голоском.

– Я впервые без злобы и удушающей ненависти говорю об Эрике, и мне становится легче…