Цвет боли: белый

– Даг, что тут у вас происходит, черт возьми?!

Тот вместо ответа пропустил ее вперед в кабинет Бергмана и поинтересовался у его секретаря Урсулы:

– Откуда весь отдел знает?

Та лишь пожала плечами.

– Что знает, Даг? – Фрида чувствовала, что пол уходит у нее из-под ног. Хорошо, что Бергман, такой же хмурый, как и Вангер, жестом предложил сесть.

– Да в чем я провинилась?!

– Это твои часы, Фрида?

На стол легли отцовские часы.

– Да.

– Где ты их оставила?

– Не помню…

– Фрида, где ты была в те дни, когда отсутствовала на работе? Ты была в Южном госпитале?

– Да, была, – Фрида поняла, что скрывать бесполезно.

– В тот день, когда убили Маргит Стринберг?

– Маргит убита?!

– Ты оставила эти часы там.

Девушка чуть задумалась, пожала плечами:

– Там? Нет, кажется, где-то раньше… Нет, раньше.

– Фрида, обо всех деталях операции знали только трое: мы с Дагом и ты, – Бергман старательно наводил и без того идеальный порядок на столе, что-то перекладывая, только чтобы не смотреть ей в лицо. А та растерянно переводила взгляд с него на Вангера, вдруг заинтересовавшегося висевшим на стене уже лет пять эстампом. Но интерес к художественному произведению не мешал ему все слышать, это было понятно даже при беглом взгляде на инспектора.

– Вы?.. Вы хотите сказать, что я…

Уже не просто пол ушел из-под ног, но и крыша управления рухнула, у Фриды перед глазами все поплыло.

– К тому же твои часы, именные, заметь, нашли в палате у убитой обвиняемой, которая могла многое выдать… Где ты была все эти дни, ты объяснить не можешь… Я не знаю причин такого поступка и самое большее, что могу сделать в память о твоем отце – предложить тебе срочно уволиться самой, чтобы мне не пришлось проводить внутреннее расследование.

Слова падали тяжелые, словно камни, они рушили само мироздание… У Фриды крутилась одна мысль: вот почему все так смотрели…

Но потом все захлестнула волна жгучей обиды, горло перехватило, а в висках запульсировала кровь, точно удары молота по наковальне: бух, бух, бух…

Еще сама не понимая, что делает, она протянула руку, взяла чистый лист и быстро-быстро, как только могла, написала то, что предлагал Бергман. Микаэль, наконец, смог посмотреть на девушку, повернулся к ней и Вангер. Переглянулись между собой. Оба понимали, что разговор будет очень тяжелым, но вот такого не ожидали – Фрида не произнесла ни слова в свое оправдание, ничего не объяснила, она просто согласилась уволиться. Так плохо ни Бергману, ни Вангеру в жизни еще не было. Хотелось сжать кулаки и грохнуть ими по столу изо всех сил! Только не Фрида!

– Фрида, ты можешь объяснить, откуда в больнице твои часы и где ты была три дня?

Девушка протянула Бергману лист:

– Подпишите.

Тот молча подмахнул и вернул.

Она вышла из-за стола прямая, как струна, до предела натянутая струна, у двери остановилась и усмехнулась:

– Я не помню, где потеряла часы, но не в госпитале, там их уже не было. В госпиталь приходила не к Маргит, а к Ловисе Седерстрем по ее просьбе, она умирает. А потом по ее просьбе отвозила кое-что в Эстерокерскую тюрьму.

– Ловиса Седерстрем – та, что убила твоего отца?!

– Да. Она тоже в Южном госпитале, Микаэль. Она попросила, я приехала. В Эстерокерской тюрьме у нее отец, я возила весточку. И я не крот, Микаэль.

Прежде чем они успели что-то сказать, Фрида вышла вон.

Она не помнила, как дошла до инспектора, занимающегося кадрами, взгляды окружающих стали не просто любопытными, казалось, все забыли о работе, пытаясь догадаться, чем закончился разговор в кабинете Бергмана. В голове крутился вопрос: где она потеряла часы и как те попали в палату к Маргит? То, что ее подставили, сомнений не вызывало, душила горечь, что Бергман и Вангер поверили. Не сказала, где была в эти дни? Но можно бы узнать, даже отругать за то, что передавала что-то от одного преступника другому, но не предлагать же сразу увольняться!

Фрида вдруг сообразила, что главное для Микаэля и Дага – они считают ее кротом!

Как во сне, Фрида сдала документы, ключ от сейфа, все пароли… Агнетта, принимавшая все это добро, смотрела сочувственно, она не верила, что Фрида в чем-то провинилась. Не одна она, многие думали так же: только не Фрида.