Станция-призрак

— Возможно, это знак.

— Да как ты смеешь?! Я тебя… — забрызгал слюной Верховный и вдруг выгнулся дугой, почувствовав невыносимо болезненный укол под лопаткой. Сразу потемнело в глазах, и как будто кто-то перекрыл кислород. Юрий успел прошептать: «Врача…», а потом рухнул на разбросанные подушки и замер.

Убийца даже не изменил своей расслабленной позы. Следовало немного подождать и убедиться, что все кончено. Врач у них, конечно, идиот, и все же, мало ли что? Вдруг откачает? Через несколько минут он коснулся шеи Верховного, пытаясь нащупать пульс. Пульса не было, тело уже начинало остывать. Быстро выйдя из шатра с подобающей озабоченностью на лице, убийца закричал:

— Врача сюда, скорее! Верховному плохо!

* * *

На похоронах отца Игорь был, как ни странно, не пьян. Хмурый и небритый, он оглядывался по сторонам, словно видел станцию впервые. Все те же унылые бело-серые колонны, цементный пол, голые, исписанные стены. Все те же бабы и мужики в ватниках. Деревянный помост и гроб на нем. Он, наследник, стоит над гробом, рядом щупленький лысоватый Михаил, самый верный соратник и советчик отца. Люди поднимаются по ступенькам, кланяются покойнику и спускаются с другой стороны. Многие плачут, остальные хмуро молчат, но все без исключения смотрят на него, Игоря. Чего-то ждут? Несмотря на то что Верховный скончался от инфаркта, не оставив завещания, никому и в голову не пришло оспаривать власть у его сына. Михаила можно было не брать в расчет — как бы он сам коньки не откинул, потрясенный смертью единственного друга. Наемники же отца были хорошими исполнителями, умелыми и изворотливыми, но ни у одного из них не хватило бы ума, чтобы управлять людьми, и они сами это понимали. «Интересно, — подумалось Игорю, — а у меня самого ума хватит? Ведь это большая ответственность, так говорил отец. Впрочем, перед кем — ответственность? Отца больше нет, а эти безмолвные люди вряд ли будут сопротивляться. С ними можно делать что угодно: унижать, грабить, заставлять трудиться до изнеможения. А взамен только скудно кормить, чтобы только-только не протянули ноги, да иногда устраивать пышные церемонии для развлечения. Правы были древние жрецы, и отец тоже был прав».

Игорь расправил плечи, поднял голову, обвел глазами толпу.

— При мне все будет, как при батюшке, — хрипло сказал он. И как только слова такие выговорились — словно подсказал кто. Он и слова-то такого, «батюшка», до этого никогда в жизни не употреблял. Стоявший рядом Михаил вздрогнул, но ничего не сказал.

Игорь машинально посмотрел туда, где не так уж давно на похоронах Зои стояла среди толпы Нюта с подругой. Конечно, сейчас никакой Нюты там не было, зато стояла повариха Галка, а рядом с ней — худенькая испуганная девчонка, которую притащили недавно.

Люди задвигались, перешептываясь, как будто, наконец, дождались ответа на свой безмолвный вопрос. И только потрясенная Галка, машинально перекрестившись, забормотала:

— Свят, свят, свят! На нашей станции поселилось зло. Не Игорек это — оборотень, подменыш. Игорек был ласковым мальчиком, а у этого глаза волчьи.

Вокруг поварихи немедленно образовалось пустое пространство. Некоторые на станции втайне исповедовали старую веру и молились Богу, которого Верховный объявил ложным, но об этом никто не смел говорить вслух. Игорь посмотрел на смутьянку недобрым взглядом. Похоже, что неуместная разговорчивость и ересь может в ближайшие дни довести ее до сердечного приступа. Молодой правитель-то, видно, весь в отца — зря сомневались начет него, что мягок не в меру. Вот когда кровь-то сказалась.

Но выдержка у Игоря тоже была — он не стал оскорблять неуместными разборками траурную церемонию. Молча склонился над пышно убранным гробом и коснулся губами ледяного лба. Приторный запах цветов ударил в нос — лето наверху шло к концу. Почему-то именно в конце лета цветы пахнут так терпко и сладко. «Надо будет навестить того беднягу, который на этот раз за ними поднимался», — подумал новый Верховный. Сталкера здорово покусали, пришлось даже ампутировать руку, но свой долг он честно выполнил — обливаясь кровью, притащил на станцию ворох цветов и лишь потом свалился без сознания. «Наверное, люди все же любили отца на свой лад — вряд ли из одного страха можно было совершить такое. Хотя кто их поймет? Даже сам отец говорил, что для него чужая душа чаще всего — потемки, а уж он-то в людях разбирался…»