Записки prostitutki Ket

Да что было бы? Он и сейчас не работает, понимаете? А тогда? Вот что было бы тогда?

* * *

Потом прошло время, и Любе предложили уехать работать в ОАЭ.

Она сделала документы и рванула за рублем. Деньги тяжелые очень, но приличные.

Приезжала отдышаться, отдохнуть, пропить, пожить, и снова туда.

Девок там наших много.

Она сказала:

— Там такие девки иногда были, правда, с глубинок, что, верите, они фантики от конфет собирали — дома показать, что они ели…

И пошло. Бухло, гостиницы, мужчины, тряпки, золото и бабки.

Несколько лет туда-обратно.

Но когда она в очередной раз вернулась, стало ясно: это — все. Устала. Дальше ничего нет. Любка поняла вдруг, что она закончилась. Совсем.

Туда она больше не хотела ни за что, а после Эмиратов работать здесь — было совсем не то. Да и куда? В салон? Одной? Куда и как? И на хрена все это?

В жизни было слишком много грязи.

Как-то гадалка сказала ей: «Поедешь снова — уже не вернешься».

Дело было вовсе не в гадалке.

Просто это было действительно все.

Любке было двадцать девять лет.

И она осела все в той же квартирке, доставшейся от родителей, в которой почему-то, за прошедшие двенадцать лет, даже не успела сделать ремонт. В общем-то, там все осталось, как при родителях. Только добавились компьютер и стиралка.

Денег хватило еще на год.

Последние она проела с Сережей — появившимся в ее жизни спокойным мальчиком с глубокими проблемами.

Сережа был зашит. Ну, то есть закодирован.

Это была любовь. Она ждала, хотела и облизывала с ног до головы.

Первые года полтора там было все нормально, она сидела дома, он работал.

А потом он вдруг сорвался и ушел в свою реальность.

И в этой реальности для нормальной жизни места не было.

Дома, в ее однушке на окраине, случился персональный Любкин ад.

Когда в шкафчике остался только рис, она нашла работу.

Институт давно был брошен и забыт, делать она ничего не умела — устроилась в ларек.

Сережа не исчез из ее жизни. Так бывает только в сказках.

Он перебивается случайными копейками, ворует заработанные ею деньги, втихаря выносит вещи, лежит в отходняках, выматывает страшно, и снова, снова, снова…

Она говорит:

— Ну вот, такой у меня крест.

Я ору на нее:

— Люба, нет ни хрена крестов, кроме тех, которые мы сами на себя взвалили!

А она нам:

— Люблю его. Вот люблю. Ты думаешь, не выгоняла? Выгоняла, выставляла. А потом — не могу. Просто не могу жить. С ним — не могу, без него — не могу.

У нее страшно отросли корни волос, а денег лишних нет даже на дешевенькую краску; маникюр у нее уже свой, какой есть, на лице — чуть-чуть уже морщинки.

И давно кончились цепочки и золотые кольца.

Любка сидит в темно-синих штанах и в легком сером свитере под горло.

В глазах у нее — даже не усталость.

Усталость — это то, что можно снять сном.

* * *

Мы курим, разливаем вторую, курим, молчим, курим.

И она говорит нам:

— Вот так, девки, бывает. Я, представляете, в Буршель Араби столько раз была…

Ну вы ж знаете, девки, Парус в Дубаях? Самая дорогая гостиница в мире.

Там все в золоте. Я в сказке была… Мне, бывало, «на чай», так, запросто, по штуке оставляли. Не в наших деньгах, девки.

Ты ж помнишь, Лиза, какая я приезжала? Я на тряпки дешевле двухсот баксов даже не смотрела. Ты помнишь, сколько у меня золота было?

А сейчас вот (она показывает на ноги) штаны за триста пятьдесят рублей, и свитер этот мне соседка подарила, на нее маленький стал. А я взяла.

И курточку я, знаете, где купила?

Любка машет рукой в сторону коридора.

— В секонд-хенде нашла, повезло мне. Очень радовалась, девки… она приличная…

Ну вот, девки… Жизнь, сука, такие качели…

Звоночки

Муж ушел от Веры классически некрасиво, так, как уходят не слишком хорошие люди.

Просто она однажды с ребенком вернулась домой (в гостях была, у сестры, в другом городе), а дома — никого и ничего.

Ну, то есть ладно бы дома просто не было мужа.

Веру встретила почти пустая квартира. Стол, шкаф, диван.

Не было ни холодильника, ни телевизора, ни ноутбука. Старенькой микроволновки — тоже.

А также фена, мультиварки и стиралки.