Пять имен. Часть 2

"Быт.

Йони прохладна, влажна и мясиста:

Не разобьется в ней лодка тантриста."

* * *

"Земную жизнь, пройдя до половины,

Я список кораблей прочел до середины.

Кн. Ю.М"

Ровно через неделю, в воскресном номере от 21 ноября этого же года, находим:

"Всё лишь дхарма,

драхма-брахма, ангел мой.

Кн. Ю.М."

В воскресенье 5 декабря в газету была помещена всего лишь одна строка за подписью "Кн. Ю.М.":

"Сестра наша — жизнь — всех сведёт в планетарий.

Кн. Ю.М."

Спустя неделю, в номере за 12 декабря 1896 года, были опубликованы сразу несколько текстов:

Разговор о тантре.

Давным-давно — прохладным утром -

Благочестивый Шарипутра

Присел к огню. Вполголоса…

Спал просветленный как убитый

в этот час

букашка подросла

такая маленькая [бяка]

так много поглотила зла.

Трилистник.

Ларец и кипа рисовой бумаги.

Имя фрау.

О фрау Карл Друшке нету единого мнения.

Кн. Ю.М."

Еще один небезынтересный для нас текст за подписью "Кн. Ю.М." был помещен в выпуске газеты за 3 декабря 1897 г.:

"Майн Додыр.

Был-жил убещур -

Щыл бул додыр.

Кн. Ю.М."

Однако князь Ухтомский не ограничился публикацией отдельных текстов из "Книги Юнглей Мансурова" в "Санкт-Петербургских ведомостях". Достоверно известно,^[114] что он сделал несколько копий «Книги» и распространил их среди петербургской литературной элиты.^[115] Видимо, к этому же времени относится надпись, которую князь Ухтомский делает на полях рукописи, озаглавленной "Теоретическая сторона ламайского вопроса":^[116] "Раньше не понимал я, зачем дана была мне эта книга. Теперь же, кажется, понимаю я явление сие".^[117]

Не осталось никаких сведений о том, сколько именно копий сделал Ухтомский, но с высокой долей вероятности можно утверждать, что копии "Книги Юнглей Мансурова" были у Александра Блока, Николая Гумилева, Корнея Чуковского, Михаила Кузмина и еще одна у Александра Введенского (не исключено, что копия, которая была у Введенского, попала к нему после смерти Гумилева).

Сохранилось письмо А.Блока к А.Ремизову, в котором поэт, в частности, пишет: "…много хорошего и нужного есть в этой книге. И совсем что-то новое началось с появлением «Юнглей» у меня. Но Вы не правы насчет "Погони за Незнакомкой". Вы не смотрите на название. Вы послушайте: "Действуя против закона, / Рутенберг повесил Гапона".

По-моему, это о чем-то очень для нас важном. Поговорим еще об этом".^[118]

Корней Чуковский упоминает о «Книге» в своих дневниках и даже приводит небольшой текст оттуда: "Вчера у меня было небывалое собрание знаменитых писателей: М.Горький, А.Куприн, Д.С.Мережковский, В.Муйжель, А.Блок, Слезкин, Гумилев и Эйзен. […] Я прочитал замечательные строки:

"Андрей — белый клык./ Саша — черный квадрат./ Сержант Пеппер — Малдеев./ Пермяк Заратуштра — / солёные уши."

Гумилев слушал как каменный, а потом сказал очень значительно, с паузами:

— Я знаю, это из мансуровской книги. У меня тоже она есть. Ее про себя мыслить надо.

С Гумилевым мы обычно спорим, а тут я согласился".^[119]

О том, что копия "Книги Юнглей Мансурова" была у поэта Александра Введенского, мы узнаём из сохранившегося в архиве Даниила Хармса открытого письма Н.Заболоцкого (письмо датировано 20.IX.26), озаглавленного "Мои возражения А.И.Введенскому, авто-ритету бессмыслицы". Там Заболоцкий, в частности, пишет: "Ваша метафора не имеет ног, чтобы стоять на земле, она делается вымыслом, легендой, откровением. Вы слишком увлеклись Вашей "Книгой Юнглей" и забыли, что идентифицировать пророчества может лишь тот, кому полностью открыто будущее, кто в сочетании гласных и согласных звуков слышит шумы будущего".

Есть ощущение что в конце 60-х — первой половине 70-х годов какой-то из списков или фрагменты «Книги» имели хождение в среде московской и питерской литературно-художественной богемы.^[120] Из всего приведенного выше следует, что литераторам "Книга Юнглей" была достаточно хорошо известна, хотя упоминать о ней избегали.

---

114 К сожалению, мне не удалось обнаружить ни одной копии "Книги Юнглей". Не исключено, что они хранятся в чьих-нибудь частных архивах, если, конечно, они сохранились вообще. В дневниках Михаила Кузмина находим следующую запись, датированную 26 сентября 1906 года: " […] У Ивановых против ожидания была куча народа, что не сулило большой приятности, но потом все вышло лучше, чем можно было ожидать, и я даже рискнул говорить о "Кн. [иге] Юнгл. [ей]". Мне особенно ценно и важно, что она нравится молодым. Городецкий, А.Блок, Федоров восторгались чрезвычайно. Бунин оказывается уже эту книгу знает. К самому Ухт[омскому] он относится с почтением. "И всяк бурят, и всяк калмык за ним повторит Кхнём пхык тхык". Воистину это так! Милый Сомов был председателем." ЦГАЛИ, ф. 232, оп.1, ед. хр. 51.

115 Мистические настроения, царившие в петербургской и московской литературно-художественной элите делали ее вполне подготовленой к соответствующему восприятию "Книги Юнглей". О подобного рода настроениях см. например А.Эткинд. "Хлыст. Секты, литература и революция", Кафедра славистики Университета Хельсинки / Новое литературное обозрение. М., 1998. См. также Н.Богомолов "Русская литература начала ХХ века и оккультизм". Новое литературное обозрение, М., 1999. В частности, о трактовке Гумилевым слога «ОМ» см. стр.133.

116 Рукопись осталась неизданной. Отдельные фрагменты ее вошли в книгу Э.Э. Ухтомского "Из области ламаизма. (К походу англичан на Тибет)". Спб., 1904.

117 ЦГАИ, ф. 1072, оп.2, № 201

118 Письмо датировано 27 июня 1905 года. "Письма Александра Блока к А.Ремизову и П.Карпову". — Литературный современник, 1933, № 5.

119 Запись датирована 5 марта 1918 года. Из личного архива Е.Ц.Чуковской. Кроме того, следует заметить, что многие тексты Корнея Чуковского содержат прямые отсылки к вполне определенным тантрийским ритуалам. Так, например, стихотворение «Мойдодыр» посвящено очищению и в нем упоминаются вполне определенные ритуальные предметы, как то медный таз — харанга (тиб. 'khar- rNga), в который обычно ударяют во время тантрийских ритуалов. "Волшебное дерево" Корнея Чуковского можно интерпретировать как "древо Прибежища", которое созерцают адепты во время выполнения так называемых "предварительных практик". О том, что детские стихи Чуковского содержат множество серьезных культурных подтекстов, в настоящее время хорошо известно. Здесь достаточно сослаться на исследования Мирона Петровского (см.: М.Петровский. Книги нашего детства. М.: Книга, 1986). В контексте нашего исследования особый смысл приобретает и интерес Чуковского к Киплингу и, в частности, к "The Book of Jungles".

120 Такое ощущение возникает из описаний этого круга, данных А.Ровнером и А.Генисом c П.Вайлем. Мне самому в студенческие годы несколько раз довелось услышать о "Книге Юнглей Мансурова" (откуда собственно и родился интерес к теме). Так, в ноябре 1975 года в Староконюшенном переулке у Маши Гаврилиной (Арбатовой) собралась многолюдная молодежная «тусовка». Насколько я могу сейчас вспомнить, среди прочих присутствовали Юрий Левита ("Леви"), Саша Фейнберг (сын известно пушкиниста), Зара, «Диверсант», Олег Радзинский, Филипп Смоктуновский, и еще много других молодых людей в том числе и компания, с которой приехал я, — Леня Кабаков, Владимир Пятницкий, Михаил Казак (больше известный под именем Красноштанник) и, как две капли воды похожий на Бальзака, Валерий Захезин. Левита, известный своим увлечением эзотерической литературой, стал рассказывать Фейнбергу о Петре Успенском и о каких-то стихах, которые Успенский якобы сочинил. Слышавший этот разговор Михаил Казак, некоторое время работавший в фондах Библиотеки им. Ленина, сказал, что не следует путать Успенского с Ухтомским и что это именно князь Ухтомский вывез из Монголии книгу мистических стихов. Как помнится, Красноштанник даже процитировал весьма подходящее к случаю двустишие, будто бы вычитанное им в "Книге Юнглей": "…Молока не останется к летнему ужину, / Разведешь тут руками, когда съели крупу". В другой раз мой знакомый Николай Казначеев по случаю привел меня в тихий московский переулок, где когда-то якобы происходили какие-то «мансуровские» встречи. Дом, который подходил под данное Казначеевым описание, нам любезно показал молодой дворник. Как выяснилось, сам переулок так и называется «Мансуровский». В третий раз слышанное мною упоминание о «Книге» было как-то связано с последней московской квартирой Владислава Ходасевича (так называемый "подвал Ходасевича").