Клятва смерти

Одеваясь, Ева бросила взгляд на Рорка. Сидит себе как ни в чем не бывало с чашкой кофе, биржевыми сводками и котом. И не такой уж у него сейчас опасный вид. И не похож он на плохого парня. Просто красивый до невозможности, а так — ничего особенного, обычный бизнесмен.

Вот разве что… он, наверное, начал работать час — если не два! — назад. И начал небось с телефонного или голографического совещания с каким-нибудь заокеанским партнером. И все равно, вид у него был неопасный.

«А вот в том-то и опасность, — сказала себе Ева. — Вот потому-то он и опасен. Очень опасен».

— Ты уже собирался отказаться, да?

Рорк оторвался от мелькавших на экране кодов и цифр и перевел взгляд на Еву.

— От чего я собирался отказаться?

— От теневого бизнеса. Когда мы встретились, ты уже все это сбрасывал, я только ускорила процесс.

— В значительной степени. — Рорк отодвинулся от стола, не выпуская из рук кофейной чашки. — И бесповоротно. Если бы не ты, я, может, до сих пор забавлялся бы кое-какими любопытными игрушками. Трудно отказываться от привычек, особенно когда они доставляют человеку удовольствие.

— Но ты же знал, что тогда у нас не было бы всего этого. Что мы всегда будем спотыкаться на этом месте, всегда будем спорить. Граница подвижна, но это… Это была бы стена, а у нас не было бы всего этого, если бы между нами стояла стена. Ты хотел всего этого… ты хотел меня больше.

— Чем чего бы то ни было до или после, — согласился Рорк.

Ева подошла и, как и накануне у Морриса, села на стол лицом к нему. Галахад, растянувшийся на коленях у Рорка, положил лапу ей на колено. На редкость трогательный жест.

«Семьи всякие бывают», — подумала Ева.

— Я этого не хотела, потому что не знала, как это будет. Как это вообще бывает. Но я хотела тебя больше, чем чего бы то ни было до или после. Я не могла отвернуться и сделать вид, будто я чего-то не замечаю, и я не могла бы предпочесть тебя работе, пожертвовать ею, даже если бы ты меня попросил. Могла бы попытаться, но у меня все равно ничего бы не вышло.

— Да, я понимаю.

— Привычки? Для тебя это было скорее хобби. Привычные занятия, увлечения — вот чем это стало для тебя. Они больше не были движущей силой, как вначале. Ни вопросом выживания, ни самореализации. Успех, положение, богатство, власть, безопасность — да, все это важно. Но тебе не нужно жульничать, чтобы всего этого добиться или все это удержать. Тут не только я, твоя собственная гордость сыграла свою роль. Конечно, обходить законы очень увлекательно, но в конечном счете достойнее пройти прямым путем, преодолевая трудности, чем смошенничать.

— Ты ошибаешься. Иногда смошенничать — это и значит преодолеть трудности.

Ева улыбнулась.

— Ну, может быть. Но дело вот в чем. Он — Алекс Рикер — не отказался от этого ради нее. Он считал, что она должна отворачиваться и делать вид, будто ничего не видит. Она так и поступала — около двух лет. Но это не могло продолжаться вечно. Он не захотел или не смог отказаться от теневого бизнеса ради нее, потому что она для него не была важнее всего на свете. Она была для него чем-то второстепенным, так же, как для нее — ее работа. Может, они любили друг друга, а может, им просто было хорошо в постели.

— В любом случае этого оказалось мало, — вставил Рорк.

— Я подумала: а не были ли мы связаны с ее убийством? Ответа пока не знаю, но с ней мы связаны. Это мы свалили Макса Рикера, а когда мы его свалили, ситуация изменилась. Сын продвинулся на несколько ступенек вверх по лестнице власти, разве не так? И теперь он мог бы при желании…

— …задвинуть в тень теневой бизнес, — закончил за нее Рорк. — Но он этого не сделал. Он выбрал другой путь.

— Она должна была понять в критический момент, что он никогда этого не сделает. И поэтому она сделала свой выбор. Время совпадает идеально.

— Он не выбрал ее, она не могла выбрать его.

— Да. — Ева вспомнила, как в ее сне Колтрейн со слезами на глазах сидела на краю прозекторского стола в морге, держа в руке полицейский жетон. — Он ее не убивал. Какой в этом смысл? Он сделал свой выбор, она сделала свой. Если он так обиделся, значит, это преступление по страсти. Но тут речь не о гордости, не об уязвленном самолюбии… Иначе зачем ждать год, чтобы к этому вернуться?

— А может, он передумал?