Разочаровавшись в мужчинах, Саванна Гроггин решает забеременеть методом...
– Успокойся, пока что все идет неплохо...
Персеваль коротко пересказал Филиппу разговор с капитаном мушкетеров и признался, что считает эту встречу удачей: ведь благодаря ей они смогут явиться к Сен-Мару, даже не прося о приеме напрямую.
– Именно это и не дает мне покоя! Вы хоть представляете, какой опасности подвергнетесь?
– Кто не рискует, тот ничего не добивается. Твоя мать полна решимости прибегнуть к оружию, которым владеет. Вспомни, что тебе рассказывали в Париже: десять лет тому назад, находясь в Сен-Жан-де-Люз, она помогла мушкетеру по фамилии Сен-Мар избежать виселицы, которая грозила ему по обвинению в воровстве. В качестве благодарности он вручил ей письмо, где обязался пожертвовать своей жизнью и честью, если она его об этом попросит. Об этом долге она и собирается ему напомнить.
– За десять лет человек может измениться до неузнаваемости. Что, если этот тюремщик не сочтет возможным выпустить в счет долга столь знатного узника? Гансевиль считает, что ему опасно ночевать на постоялом дворе. Он снял в городе домик между старым дворцом принцев Акейских и церковью Сен-Морис, что на возвышении. Он выдает себя за потомка Вильардуэнов, бывших здешних властителей, ищущего следы предков.
– Кто его на это надоумил?
– Никто. Он действительно происходит от Вильардуэнов – по женской линии. Когда нам показывали старый дворец, он об этом вспомнил. Отсюда и идея воспользоваться этим совпадением. Его постоянное присутствие в таверне могло бы вызвать подозрение. В домике он чувствует себя свободнее, люди относятся к нему сочувственно, а в таверну он наведывается ежедневно – выпить винца и заморить червячка. Говорит он мало, зато напрягает слух. Он не прочь угостить завсегдатая-другого, вот у людей и развязываются языки. Здесь уже которую неделю гуляют слухи о сверхважном узнике в маске. Якобы ему запрещено снимать маску под страхом смерти, у него нет права говорить, разве что с самим комендантом крепости, который приносит ему еду и все необходимое. Зато белье ему стелят тончайшее и кормят, как дорогого гостя...
– Кто-нибудь догадывается, как его зовут, кто он вообще такой?
– Пока что нет, но, когда рядом нет солдат, люди любят об этом посудачить. Вот как обстоят дела, милый крестный. Все это не помешало мне подготовиться, как мы и договаривались в Париже. У Гансевиля стоят кони, кроме того, я купил одномачтовое суденышко, дожидающееся нас в порту Мантон.
– Зачем же ты старался, раз считаешь, что все это – напрасный труд?
– Разве я так говорил? Я другого боюсь: что Сен-Мар предпочтет смерть, но не выпустит узника, исчезновение которого не сумеет потом объяснить. Но и тогда мы сможем выйти из положения – а все благодаря маске... Гансевиль вызвался занять его место!
– Занять его место?!
– Если кто-то на такое способен, то только он. Они – мужчины одного возраста, одного роста, с волосами почти одинакового оттенка, не говоря уже о голубых глазах. К тому же право приближаться к узнику принадлежит одному коменданту... По-моему, это единственный шанс осуществить матушкин замысел!
Замысел действительно был гениален – и благороден. Персеваль пришел в восторг, однако его энтузиазм быстро угас.
– Вы оба отлично знаете, каков Бофор. Неужели вы воображаете, что он на это согласится?
– Придется его уговорить. Это Пьер обещает взять на себя. К тому же... Ведь там будет матушка! Кстати, придется вам примириться с тем, что вас заменит Гансевиль.
– Хочешь, чтобы я позволил ей сунуться в ловушку в одиночку?
Филипп положил руки на плечи старому другу, чье внезапное огорчение сильно его растрогало.
– Она будет не одна: вы забыли про Гансевиля? Ведь он готов пожертвовать ради нее жизнью! К тому же – вы уж не сердитесь – он моложе вас и лучше владеет оружием.
– Очень деликатный способ напомнить, что я – всего лишь старая развалина! – проворчал Персеваль, сбрасывая с плеч руки Филиппа, пытавшегося его утешить. – Хотя, по сути, ты прав... Кстати, где живешь ты сам?
– Здесь, разумеется, хотя на месте не сижу. Я много гуляю, чтобы создалось впечатление, будто мы с Гансевилем познакомились только здесь... А теперь постарайтесь уснуть. Меня тоже клонит ко сну.
На следующий день Сильви, как и было условлено, сказалась больной. Забравшись под гору одеял, она кашляла так, что рядом с ней трудно было долго находиться. Явившийся за ней Д'Артаньян услыхал от хозяйки таверны, собиравшейся отнести наверх кувшин горячего молока: