Узник в маске

Что до Мадам, то она очаровала буквально всех. Все быстро оценили ее живость, непосредственность, ум, стремление покорять и веселиться. Отъезд Бекингема, ускоренный Месье, твердившим матери о наглости герцога, – он принадлежал к худшей породе ревнивцев, которые ревнуют, даже не любя, – не был замечен Мадам. Красавчик герцог отслужил свое и должен был быть заменен новой мишенью, гораздо сильнее вдохновлявшей красавицу принцессу, – самим королем, навещавшим ее не реже одного раза в день.

Сам Людовик скрепил своей подписью брачный контракт Марии Манчини, своей юношеской любви, и богатейшего принца Колонна и, не моргнув глазом, проводил ее в Италию, после чего избавился и от Олимпии де Суассон, сделав ее суперинтенданткой в доме королевы взамен принцессы Палатин. Его жене это не доставило ни малейшей радости: пусть муж и ложился каждый вечер к ней в постель, его увлечение Мадам можно было разглядеть невооруженным глазом.

Зато Фуке часто наведывался в Конфлан, где Сильви решила остаться с приближением хороших дней, а также из-за слухов, что в скором времени король перенесет свой двор в Фонтенбло. Этот милый особняк, расположенный поблизости от Сен-Манде и от имения госпожи дю Плесси-Бельер, представлял для Фуке тихую гавань, где он всегда мог рассчитывать на понимание и одобрение обеих женщин, которые виделись так часто, что, навещая одну, он нередко заставал и другую.

После знаменитого заседания Совета, на котором Людовик XIV объявил о своем намерении править единолично, суперинтендант не мог отделаться от смутного беспокойства, хотя королева-мать успокаивала его, как могла. Отрадно было, впрочем, наблюдать грусть Сегье, который уже видел себя в шкуре Мазарини. Разочарование человека, вызывающего у нас неприязнь, всегда отрадно... Положение самого Фуке как будто оставалось прежним, то есть великолепным, хотя помеха в лице Жана-Батиста Кольбера становилась все ощутимее. Кольбер, его злой гений, был превращен по воле короля в его правую руку и получил право присутствовать на Совете. Посторонним могло казаться, что они примирились, однако великолепный Фуке был полон решимости и дальше игнорировать этого сына суконщика, обреченного, по его мнению, на подчиненное положение.

– Не будьте с ним слишком пренебрежительны! – нашептывал суперинтенданту Персеваль де Рагнель. – Иначе он всегда будет вам завистливым недругом.

– Будьте настороже, иначе он съест вас живьем, – подхватила госпожа дю Плесси-Бельер, присутствовавшая при разговоре. – Я чувствую, как он готовит ваше падение.

– Мое падение? С чего вы взяли, маркиза? – Фуке высокомерно махнул рукой, невольно копируя герцога де Гиза с его знаменитым «не посмеет!»

Последующие дни как будто подтверждали его правоту: король был с суперинтендантом бесконечно мил, а тот лез из кожи вон, чтобы его развлечь. Как-то вечером, снова оказавшись среди своих друзей, Фуке торжественно провозгласил:

– Королева-мать и я были правы: король возжелал веселья! Ему наскучило наблюдать, как Месье и Мадам перетаскивают к себе все живое, что есть в королевстве, и он переводит двор в Фонтенбло, чтобы устраивать там пышные праздники.

– А вы, мой друг, станете их оплачивать, – вставил Персеваль.

– Разумеется. Он требует четыре миллиона!

Колоссальная сумма приковала к креслам маленькую компанию, собравшуюся в салоне Сильви, распахнутые окна которого – погода была изумительная – выходили на цветущие кусты сирени. Госпожа дю Плесси-Бельер отставила, едва пригубив, чашку с чаем – напитком, завезенным во Францию в 1648 году, у которого уже успели появиться приверженцы.

– А они у вас есть?

– На сегодняшний день я не располагаю всем количеством денег, но оно у меня будет, можете не сомневаться. Уж я постараюсь порадовать короля! Вы еще не знаете всего: пока двор будет пребывать в Фонтенбло, мне предложено принять короля у себя в Во!

– Он требует у вас четырех миллионов и приема в Во? – переспросила госпожа дю Плесси-Бельер. – Полагаю, вы хорошо понимаете, во что это выльется. Вы не отделаетесь кружкой молока от ваших коровок.

– Не отделаюсь. Я знаю, что прием двора в Во будет стоить мне гораздо дороже. Полагаю, король желает прощупать мое послушание, определить степень моей преданности. Что ж, даже если на это уйдет три четверти моего состояния, я знаю, что король мне все вернет.

Его собеседники тревожно переглянулись. Фуке сообщил им две новости, которые должны были его ужасать, но при этом оставался весел и беспечен.