Король нищих

– Чего же вы ждете, ступайте!

– Мы в отчаянии, госпожа герцогиня, но это невозможно, – ответил Беркен, который всегда был столь церемонным, что о себе говорил в первом лице множественного числа.

– Почему же это «мы» не можем? – с сарказмом переспросила Сильви. Обычно его манера изъясняться ее забавляла, но в эту ночь ей было не до шуток.

– Мы не можем... по той очевидной причине, что на одном конце улицы воздвигнута баррикада, а на другом конце начинает вырисовываться вторая баррикада. Карета не сможет выехать с улицы!

– Почему понадобилось перегораживать улицу Кенкампуа?

– Кажется, сегодня ночью решили забаррикадировать все улицы, по крайней мере те, что не перекрывают цепями. Можем ли мы спросить госпожу герцогиню, куда она желает отправиться?

– В монастырь Визитации. У вас есть возражения?

– Н... нет! Нет, вовсе нет, госпожа герцогиня, но надо учитывать, что добраться туда можно только пешком... Даже портшез не пропустят!

– Значит, пойдем пешком! Прикажите, чтобы меня проводили факельщик и двое слуг.

Беркен, состроив оскорбленную физиономию, выпрямился во весь рост и весьма надменно объявил:

– В подобную ночь мы будем сопровождать госпожу герцогиню сами! Ваши приказания будут переданы...

Когда через несколько минут Сильви в платье из дымчатой тафты и в тон ему легкой длинной накидке с капюшоном вышла из дома, ее поразило, как необычно выглядели их улица и соседние улицы. Все казалось странным: метались тревожные тени, освещенные пламенем факелов, в темноте изредка поблескивало оружие; воздух наполнял какой-то смутный гул, в котором различались слова песен, стоны и взрывы смеха; это было пробуждение народа, который восстал и осознал свою силу, убедившись, что он един в борьбе за освобождение двух человек. Низвергнуты привилегии, цеховая разобщенность, запреты! На баррикаду каждый приносил то, что имел, и среди восставших не последними были женщины.

Обычно с наступлением темноты по улицам Парижа осмеливались в одиночку бродить только пьяницы, отчаянные смельчаки и безумцы. В эту ночь все люди были вместе: на баррикадах бок о бок находились щеголь, водонос, базарная баба, иезуит в четырехугольной шапочке – все люди Церкви откликнулись на призыв маленького коадъютера! – и грузчик, и буржуа, владеющий собственным домом. Даже весь сброд, словно крысы, повылез из своих нор; это были лжекалеки, грабители, настоящие или мнимые нищие. Однако Сильви и ее сопровождающие не встретили никакой грубости. Люди улыбались молодой элегантной даме, которая учтиво просила ее пропустить. Казалось, никого не впечатлял и не раздражал титул герцогини, о чем громко оповещал Беркен. К великому возмущению последнего, какой-то обсыпанный мукой хлебопек с обнаженной грудью даже обхватил Сильви за талию, чтобы помочь ей перебраться через баррикаду.

Выбравшись на улицу Сент-Круа де-ла-Бретонри, они увидели, что навстречу движется кортеж, почти ничем не отличающийся от кортежа Сильви: дама в голубом атласном платье, отделанном серебряной нитью, – ее окружали факельщики и двое слуг – шла так спокойно, словно каждую ночь одна разгуливала по улицам, обмахиваясь веером-маской на длинной ручке. Сильви бросила на даму пристальный взгляд и с радостным криком кинулась к ней:

– Мари! Мари! Как я рада вас видеть!

Радость была взаимной. Бывшая мадемуазель д'Отфор с распростертыми объятиями бросилась к Сильви, и молодые женщины расцеловались с таким восторгом, что вызвали рукоплескания окружающих: ведь знатные дамы очень редко обращались друг с другом как простые лавочницы. Кроме того, в их речи не звучало ни слова из совершенно невразумительного светского языка жеманниц: язык Мари и Сильви мог понять каждый.

– Господи, Сильви, куда это вы направляетесь в таком виде?

– В монастырь Визитации... Но я могу вернуть вам этот же вопрос.

– В монастырь? Что еще с вами стряслось?

– Я хочу подождать там рассвета. А что вы делаете на улице так поздно, да еще идете пешком, как и я?

– Возвращаюсь домой. Мне пришлось оставить свою карету на улице Святого Людовика, у госпожи герцогини Буйонской, которая давала музыкальный ужин. После моего замужества мы с ней очень подружились. Эта добрая женщина – кузина моего мужа и господина, но сегодня вечером у нее был такой содом, что музыки мы не слышали, а об ужине и вовсе забыли: госпожа де Лонгвиль и принц де Марсийак кричали громче всех, пытаясь убедить общество присоединиться к народу, чтобы пойти осаждать дворец Мазарини. Я предпочла уйти!