Сын Авроры

Мориц Саксонский направился в Брюссель, куда в скором времени должен был прибыть и король. Сейчас он возглавлял 180-тысячное войско, которое могло легко справиться с любой вражеской армией и окончательно завоевать Австрийские Нидерланды.

И все было бы прекрасно, если бы одновременно с началом военных действий не стало известно об интригах, которые плелись всю зиму в Версале двумя основными «авторами» — графом де Клермоном и, конечно же, принцем де Конти. Эти два принца крови приобщили к своему замыслу и министра д'Аржансона.

Луи де Бурбон-Конде, граф де Клермон и брат мадемуазель де Шароле, недолюбливал Морица Саксонского за то, что тот вытеснил его из сердца и постели Луизы-Елизаветы, его кузины. Поэтому он без устали распространял грязные слухи о любовных приключениях маршала в Брюсселе. И так как эти сплетни дошли до ушей Морица, он, не имея никаких рычагов давления на графа, кроме одного-единственного, лишил его большей части полномочий и понизил до звания командира бригады. Это оскорбление не осталось без ответа. Клермон во всеуслышание заявил, что подает в отставку, потому что для него, принца крови, слишком унизительно подчиняться какому-то бастарду, да еще и иностранцу. И если бы не маркиз де Вальфон, новый адъютант Морица, не избежать бы им дуэли. Вальфон раньше служил Луи де Бурбону и до сих пор поддерживал с ним дружеские отношения, поэтому, поговорив с графом по душам, сумел убедить его, что тот допустил ошибку, и предложил написать маршалу послание с предложением личной встречи. Он сам принес письмо Морицу и составил план мирного решения проблемы: маршал, проводя смотр войск, должен был, как будто случайно, остановиться в части де Клермона именно тогда, когда он соберется ужинать. И замысел де Вальфона удался на славу! Мориц прикинулся расстроенным из-за того, что явился в такой неподходящий момент, сославшись на то, что он и не подозревал, что уже так поздно.

— Довольно, — мягко ответил граф де Клермон. — Вы ведь сегодня уже не успеете вернуться к себе до ужина, не так ли? Так окажите же мне честь, господин маршал, отужинайте со мной!

И все получилось как нельзя лучше — за едой оба они старательно избегали острых тем и расстались вполне по-дружески. На следующий день к де Клермону полностью вернулся весь его личный состав, а сверх того он получил в свою часть двадцать пушек. Проблема была решена.

Но с принцем де Конти такой удачный расклад не повторился.

Представляя военному министру план летней кампании в Брюсселе, Мориц предложил сократить численность Рейнской армии, которой командовал де Конти, присоединив ее часть к его собственным войскам, расположенным на востоке Фландрии, что было логичной и последовательной мерой при нынешней расстановке сил. Де Конти, которого это предложение только разозлило, просто-напросто сбежал как раз в тот момент, когда армия маршала осуществляла штурм Намюра, несмотря на то, что Мориц дал ему распоряжение захватить Монс и Шарлеруа, тем самым поставив армию в довольно сложное положение. Отговорка была следующей: мол, ему срочно пришлось отбыть в Версаль, где он должен был заявить свои права на польскую корону, которая, в связи со слабым здоровьем Августа III, единокровного брата Морица, могла в скором времени остаться без хозяина. Повод был явно надуманным, а уклонение от обязанностей очевидным: и теперь принц де Конти заслуживал военного трибунала. Но маршал лишь пожал плечами.

— Я слишком предан Франции, чтобы пытаться отомстить принцу той же монетой, — заявил он.

Дело было в июле. Людовик XV, еще в июне вернувшийся в Версаль, чтобы проводить в последний путь свою невестку Марию-Рафаэллу, лишил де Конти большей части полномочий, приказал ему присоединиться к армии Морица и служить отныне под его командованием. Естественно, это только усилило ненависть принца. Придя в ярость, он больше не мог думать ни о чем, кроме того, чтобы найти доказательства измены его матери с «бастардом» и, что важнее, подтверждение причастности Морица к смерти его отца...

* * *

Пока продолжалась осада Намюра, Мориц устроил свой главный штаб в Тонгресе, где вместе с ним, само собой, расположился и его военный театр, его любимое развлечение и привычный неиссякаемый источник хорошеньких женщин, с выбором которых он порой даже затруднялся. Этим летом его взгляд то и дело останавливался на одной-единственной — мадемуазель Шантийи, или Жюстин Фавар, которая, сначала согласившись приехать, позже отказалась, но теперь все-таки окончательно решилась покинуть Оперу и присоединиться к труппе своего супруга. Впрочем, не без колебаний.