Жажда возмездия

– Как жаль, что я не могу сделать из вас рыцаря! Но, по крайней мере, я могу сделать вот что...

Он взял в открытом сундуке кинжал с изящной отделкой и с рукояткой, украшенной аметистами, и, подняв Фьору с колен, привесил ей этот кинжал к поясу:

– Увидев, как складывается ситуация, двое из моих слуг спасли повозку, на которую набросали все, что попадалось им под руку. Эта вещь оттуда. Когда мы вступим в битву, я дам вам другое оружие...

– Другое оружие мне не нужно, монсеньор. Я не буду знать, что с ним делать. Я хочу просто следовать за вами, как это делает миланский посол.

– Он считает к тому же, что это самое лучшее место для наблюдений, которые он передает своему герцогу. Кроме этого, мне нравится беседовать с ним. Но, – добавил Карл, – ваше присутствие, признаюсь, мне будет особенно приятно. Даже если в этом я и проявляю свой эгоизм... Дружеское отношение для меня сейчас просто необходимо.

Все последующие дни были и вправду довольно мрачными. Последствия тяжелого поражения начали проявляться в виде некоторого охлаждения дипломатических отношений. На письма Панигаролы герцог Миланский отвечал невнятными извинениями и в результате не прислал ни одного человека. Старый король Рене, который собирался оставить Карлу Смелому в наследство свое графство Прованс и корону короля Сицилии и Иерусалима, круто изменил политику под влиянием агентов Людовика XI и стал интересоваться своим внуком, молодым герцогом Рене, у которого недавно отняли Лотарингию.

В это время герцог Карл очень страдал от пережитого позора, и после краткого периода лихорадочной деятельности у него начался период черной меланхолии. Он никуда не выходил и никого к себе не пускал. Он все время лежал и ничего не ел, но пил много вина, хотя раньше соблюдал в этом умеренность. Он не следил за собой, и на осунувшемся лице отросла небольшая черная борода, а в глазах был виден блеск отчаяния.

– Он трудно справляется с депрессией, – посетовал миланец в разговоре с Фьорой. – Виной этому португальская кровь... Надо что-то делать, но что?

– Он так любит музыку! Почему бы не позвать певцов из его капеллы? – предложила Фьора.

– Простите мне это смелое сравнение, но только один дьявол знает, где они сейчас находятся.

– А возможно ли в этом городе ветров найти лютню или гитару?

В замке погибшего Хьюго де Шалона было все необходимое. Поэтому Фьора в тот же вечер держала в руках лютню. Она устроилась на уголке сундука в маленькой прихожей герцога. После кратких переговоров с Баттистой они запели старинную французскую песню, которую очень любили в то время во всей Европе. Беспокойно поглядывая на закрытую дверь, Баттиста Колонна начал пение, но при первых же звуках дверь резко распахнулась и появился Карл с перекошенным от злобы ртом и налитыми кровью глазами:

– Кто осмеливается здесь петь про короля Людовика, неважно какого?

– Монсеньор, это я попросила Баттисту спеть для вас, – спокойно ответила Фьора.

– Вы, кажется, полагаете, что вам все позволено? Я слишком часто проявлял по отношению к вам непростительную слабость и...

– Вы проявляли ее по отношению к самому себе, монсеньор. Я как раз хотела вам напомнить, что, пока вы пребываете в непонятной меланхолии, король Франции делает свое дело.

Рука, поднятая для удара, бессильно упала, в глазах постепенно погасло бешенство. Герцог отвернулся и направился в свою комнату.

– Скажите слугам, чтобы мне приготовили ванну! – приказал он. – А вы продолжайте, только выберите что-нибудь другое.

Этот импровизированный концерт продолжался до самой полуночи, когда личный лакей герцога Карла де Визен вошел в прихожую и сообщил Фьоре и Баттисте, что его хозяин уснул и не может их больше слышать, а сами они могут идти к себе.

– Вы сделали доброе дело, – выразил им свое мнение Панигарола, когда пришел их послушать. – Могу спорить, что кризис миновал, и завтра монсеньор вновь обретет свое обычное деятельное состояние.

И правда, утром, отправив несколько писем, в одном из которых он требовал переплавить все бургундские колокола, герцог решил покинуть Нозеруа и переехать в Лозанну, где хотел собрать новую армию и начать осаду Берна, который внес основную лепту в его поражение.

– До тех пор пока я не разрушу Берн, бургундская армия не обретет своего былого блеска, – заявил Карл и целиком погрузился в подготовку новой кампании, в результате которой он надеялся возродить поблекшую было славу.