Три метра над небом. Я хочу тебя

Музыка обрывается. Хореограф, невысокий мужчина лет сорока, удовлетворенно улыбается.

— Отлично, сделаем перерыв. Повторим позже.

— Это балет.

— Спасибо, я понял.

Балерины пробегают мимо нас, улыбаясь. Бегут торопливо, чтобы не замерзнуть: легкие, разгоряченные, но исторгающие запах духов. Две или три из них целуют Марк-Антонио.

— Привет, девочки.

Похоже, он их хорошо знает. Одну он даже легко хлопнул по попке. Она улыбнулась, нисколько не смутившись — наоборот, прощебетала:

— Ты мне больше не звонил.

— Я не мог.

— Постарайся смочь, — и она убегает с многообещающей улыбкой.

Марк-Антонио смотрит на меня вполоборота:

— Балерины… Как же я люблю телевидение!

Я с улыбкой смотрю на последнюю, которая как раз выбегает из зала. Она немного меньше других. Задержалась, чтобы взять свою худи. Кругленькая и верткая. Пожалуй, она набрала немного лишнего веса, но ее это не портит. Она улыбается мне:

— Чао.

Я не успеваю ответить, она убегает.

— Я тоже начинаю его любить.

— Отлично, ты мне нравишься. Итак, к делу. Видишь, на просцениуме: «Величайшие гении». Не буду скромничать, это моя работа.

— Я и не сомневался. Узнаю манеру исполнения… — вру бессовестно.

— Ты что? За идиота меня держишь?

— Шутишь? — улыбаюсь я.

— Ладно, такой же логотип есть уже в 3D, в графике. Идея следующая: большое количество людей, самых настоящих изобретателей, выходят на эту сцену и показывают, как они решили ту или иную проблему нашего общества: неважно, большую или маленькую, — как они решили ее с помощью своей интуиции и сообразительности.

— Сильная идея.

— Мы их представляем, добавляем балет, устраиваем вокруг них настоящий спектакль, а они демонстрируют идею, счастливо их озарившую и прошедшую регистрацию в патентном бюро. Мысль простая, но я думаю, что такая программа будет интересна зрителям. И не только. Для тех, кто представляет у нас свои изобретения, программа станет своего рода трамплином, который может дать им невероятные возможности. Они смогут делать большие деньги на своих изобретениях.

— Ну да, если они интересные и если их действительно можно использовать.

— Они именно такие. Чувствуешь, какая программа? Это идея Романи… По-моему, она будет иметь успех, как все, что он делает. Романи… Мы его называем телевизионным царем Мидасом.

— Из-за денег, которые он зарабатывает?

— Из-за результатов. Все, чего касается его рука, имеет неизменный успех.

— Значит, я должен быть счастлив, работаю с ним.

— Да, ты начал с самой вершины. Вот они идут.

Появляется целая процессия. Романи — впереди. За ним — два парня лет тридцати пяти, один — крепкий, абсолютно лысый, в темных очках. Другой — худой, с небольшими залысинами. За ними идет тип с длинными, но хорошо причесанными волосами. У него хитрое лицо и он постоянно оглядывается. Орлиный нос, нервный, бегающий взгляд. На нем синий бархатный костюм, брюки без подворотов: низ штанин только что обработан, видна темная полоска. Несомненно, он на несколько сантиметров удлинил свои ноги, а элегантности поубавил. Если только это возможно.

— Так, на какой мы стадии? — Романи оглядывается вокруг. — Еще никого нет, что ли?

Их догоняет еще один человек — низкого роста со светлыми волосами и голубыми глазами.

— Добрый день, маэстро, я заканчиваю монтировать свет, на сегодняшний вечер все готово.

— Молодец, Террацци, я всегда говорил, что ты лучше всех.

Террацци польщен.

— Я пойду на пульт настраивать свет.

— Иди, иди.

Длинноволосый подходит к Романи:

— Вечно их надо подбадривать, да? Чем больше их разогреешь, тем с большим пылом работают, верно?

Романи щурит глаза и смотрит на длинноволосого холодно.

— Террацци на самом деле лучше всех. Свет он начал ставить, когда ты еще не родился.

Длинноволосый молча возвращается на свое место и становится в ряд последним. Снова озирается, притворяясь, что его интересует любая мелочь на сцене. И наконец, желая выплеснуть накопившееся, принимается грызть ногти на правой руке.

— Это авторы, а Романи еще и режиссер, помнишь? — Марк-Антонио говорит это весьма иронично.

— А как же. Он дает нам работу.