Вспоминая об убийстве. Холодный ветер, теплый ветер

— Я что, намазан ферментами? — перекрикивал я мотор. — Меня так просто не переваришь! Жиреть на моем первородном грехе — нет, дудки!

— Дурачок! — смеялась герцогиня. — К воскресенью от тебя останутся одни ребрышки!

На выезде из леса я отринул воспоминания и сбросил скорость, ибо разлитая в воздухе вязкая красота замедлила сердце, мозг, кровь… ступню на педали газа.

Здесь под озерно-синими небесами у небесно-синего озера раскинулась вотчина Норы, огромный старинный дом, называемый Гринвуд. Самые округлые холмы, самый дремучий лес, самые мощные дубы Ирландии окружили его кольцом. За тысячу лет до нас безвестные каменщики, безликие зодчие воздвигли серые башни; летописи молчат, был ли тому резон. Сады Гринвуда расцвели пять столетий назад, а еще три века спустя меж забытых могил и крипт, как после дождя, полезли флигеля и службы. Здесь сельский помещик превратил монастырский зал в амбар для овса, тут лет девяносто назад пристроили два крыла… За озером угадываются развалины охотничьего домика, поросшего мятой — там дикие кони забредают в зеленую ряску, а возле холодных заводей покоятся кости распутных дочерей, не прощенных и в смерти, истлевших во мраке забвения.

Я вспомнил свой первый приезд в Гринвуд.

Входную дверь распахнула сама Нора. Стоя в чем Мать родила, на морозном крыльце она заявила:

— Опоздали! Все кончилось!

— Чепуха. Подержи-ка вот это, малыш, и вот это тоже.

В три движения герцогиня разделась догола.

Я стоял как столб, сжимая в охапке ее одежду.

— Заходи, простудишься. — Голая герцогиня, похожая на устрицу без скорлупы, спокойно вошла к нарядным гостям.

— Один — ноль в ее пользу! — вскричала Нора. — Придется теперь напяливать все снова. А я-то мечтала вас изумить.

— Вам это удалось, — сказал я.

— Ладно, пошли, поможешь мне одеться.

В спальне мы прошли по ее одежде — озерцам мускусного запаха на блестящем паркетном полу.

— Держи трусы, я в них влезу. Ты ведь Чарли?

— Очень приятно. — Я покраснел, и тут меня разобрал истерический смех. — Не сердитесь, — выговорил я наконец, застегивая ей лифчик, — просто вечер в самом начале, а я вас одеваю. Я…

Где-то хлопнула дверь. Я обернулся, ища глазами герцогиню.

— Исчезла, — пробормотал я. — Дом ее поглотил.

Верно. Я не видел герцогиню до обещанного ей дождливого утра вторника, но к тому времени она напрочь забыла, кто я и зачем.

— Господи, — сказал я. — Это-то что? И это?

Не прекращая одевания, мы вошли в библиотеку. Внутри, как в зеркальном лабиринте, бродили воскресные гости.

— Это, — указала Нора, — манхэттенский городской балет, принесенный по льду реактивной струей. Слева — гамбургский, с другой стороны света. Божественный выбор. Враждующие балетные труппы не могут излить свой яд из-за разницы в языках. Им придется беседовать пантомимой. Посторонись, Чарли. Валькирии превращаются в рейнских дев. А эти ребята и есть рейнские девы. Береги фланг!

Нора была права.

Бой начался.

Тигровые лилии наскакивали друг на друга, лепеча на разных наречиях, затем, отчаявшись, схлынули в разные стороны. Захлопали двери, враги укрылись по комнатам. Ужас стал ужасающей дружбой, дружба — перегретой парной беззастенчивой и, слава Богу, невидимой страсти.

А дальше с крутого склона субботы-воскресенья лавиной хрустальных подвесок посыпались писатели, художники, хореографы и поэты.

И вместе с комком утрамбованных тел меня понесло прямиком к столкновению с сухопарой реальностью понедельника.

И вот, много лет, много вечеринок спустя я снова здесь.

И Гринвуд здесь, стоит, как стоял.

Ни музыки, ни машин.

Здрасьте, подумал я. Новая статуя у пруда.

Снова здрасьте. Не статуя.

Нора. Она сидела, натянув на колени платье, и смотрела на Гринвуд, как будто меня нет в помине.

— Нора?..

Она все так же смотрела на дом, на замшелую крышу, на небо в пустых окнах. Я повернулся проследить ее взгляд.

Что-то и впрямь не так. Дом ли ушел на два фута в землю, земля ли расселась, оставив его одиноко стоять на промозглом ветру?

Может, землетрясением перекосило окна? Странные блики породили обман зрения?

Входная дверь распахнута, из нее веет дыханием дома.