К югу от границы, на запад от солнца

Я отхлебнул коктейль и оглядел собравшуюся публику. Кворум неплохой, особенно если учесть, что на улице льет. Саксофонист убирал в футляр свой инструмент. Подозвав официанта, я попросил вручить музыканту бутылку виски и предложить поужинать.

— А здесь все иначе. Без воображения не проживешь. И потом, любую идею тут же можно опробовать в деле. Ни совещаний, ни начальства. Никто не грузит примерами, что и как надо делать, никаких тебе указаний из министерства образования. Ты когда-нибудь в фирме работала?

Она с улыбкой покачала головой.

— Не приходилось.

— Считай, повезло. Для меня это что-то несовместимое. Думаю, для тебя тоже. Я это прекрасно понял за восемь лет, что там проработал. Восемь лет ушло впустую. Причем, лучших. Целых восемь лет выдержал! Но с другой стороны, я вот что думаю: не было бы тех лет — может, и это дело бы не пошло. А оно мне нравится. Два бара. Но иногда начинает казаться, что они тоже — просто фантазия, плод моего воображения. Воздушные замки. Я рассадил в них цветы, соорудил фонтаны. Все устроил по высшему разряду, совсем как в настоящей жизни. Люди сюда приходят, выпивают, слушают музыку, разговаривают, потом уходят. Почему они каждый вечер здесь собираются? Сидят, пьют, столько тратят? Как думаешь? Потому что каждому — одному больше, другому меньше — нужен выдуманный, ирреальный мирок. Они приходят, чтобы посмотреть на красивый, парящий в воздухе замок, найти в нем свой уголок.

Симамото вытащила из крошечной сумочки пачку «Сэлем». Зажигалку достать не успела — я опередил ее, чиркнув спичкой. Мне нравилось, как она прикуривает от моего огонька, щурится, глядя на колеблющийся язычок пламени.

— Хочешь, признаюсь? Я за всю жизнь ни дня не работала, — сказала она.

— Совсем?

— Совсем. Ни временно, ни постоянно. Никак. У меня на работу аллергия. А ты так говоришь о своих делах... я тебе страшно завидую. Со мной никогда не было, чтобы мысли такие в голове... Я всегда одна, сижу и читаю. Единственное занятие. И одна забота — как деньги потратить.

С этими словами Симамото повернулась ко мне и вытянула вперед руки. На правой она носила два тонких золотых браслета, на левой — золотые часы, очень дорогие на вид. Она долго держала руки передо мной, словно демонстрируя образцы выставленного на продажу товара. Я взял ее руку и стал разглядывать браслеты на запястье. Тут же вспомнил, как она тогда схватила меня — мне было двенадцать — и ощущения от того прикосновения. Они все еще жили в памяти, как и лихорадочный стук отозвавшегося сердца.

— Может, и правда лучше думать, как тратить, а не как зарабатывать. — Я выпустил ее руку и мне почудилось, будто меня куда-то уносит. — Когда только и думаешь: как бы заработать, — это работа на износ. Человек мало-помалу, сам того не замечая, теряет себя.

— Все это так, конечно. Но знаешь, ни к чему не способной пустышкой тоже быть несладко.

— Зря ты так. Ты как раз на многое способна.

— На что же, например?

— Я не материальное имею в виду, — ответил я, глядя на свои руки, лежавшие на коленях.

Не выпуская стакана, Симамото пристально посмотрела на меня.

— А что тогда? Чувства? Ощущения?

— Вот-вот. Понимаешь, всему когда-то приходит конец. Вот этот бар... сколько он еще протянет? Никому не известно. Вкусы людей меняются, сдвинется что-нибудь в экономике — раз, и следа не останется. Я таких примеров знаю достаточно. Очень просто. Все материальное имеет конец. А вот некоторые мысли и чувства остаются с нами навсегда.

— А тебе не кажется, Хадзимэ, что от этих мыслей — что остаются — иногда не знаешь, куда деваться? Разве не так?

К нам подошел тенор-саксофонист, сказал спасибо за виски. Я поблагодарил его за игру и вновь обратился к Симамото:

— Джазовые музыканты такие вежливые стали. Когда я в университете учился, все было совсем не так. Все баловались наркотиками, а примерно половина вообще были люди конченые. Зато какую иногда музыку можно было услышать! Все внутри переворачивалось. Я тогда много ходил по джаз-клубам в Синдзюку. Искал места, где можно оттянуться.

— Тебе нравятся такие люди, да, Хадзимэ?

— Пожалуй, — ответил я. — Людей тянет к чему-то особенному. Можно девять раз бить мимо цели, а на десятый испытать такое... выше чего не бывает. Все чего-то хотят, к чему-то стремятся. Вот что движет миром. Может, это и есть настоящее искусство.

Я опять перевел взгляд на свои руки. Потом поднял глаза на Симамото. Она ждала продолжения.