Ненасытность

Трагедия Марит занимала его мысли гораздо больше нынешнего состояния Лизы-Мереты. Та справится. Марит же ничто больше не поможет.

Если бы он хоть что-то мог сделать для нее! Хоть чем-то обрадовать ее!

Но поздно, слишком поздно. Ему удалось сказать ей, что он любит ее, и он был рад этому, зная, что был в ее жизни единственной великой любовью. И он был рад, что сознательно пошел на эту необходимую ложь.

По дороге домой он обдумывал одну идею.

Если на следующий день в Марит будет еще теплиться жизнь… он мог бы…

После некоторых размышлений он пришел к выводу, что это единственное и последнее, что он может сделать для Марит из Свельтена! И это был бы самый прекрасный из всех его поступков.

Зайдя так далеко в своих мыслях, он горячо желал, чтобы она прожила ночь и часть следующего дня. Ему не терпелось поскорее осуществить свою идею, получить право обрадовать ее.

Это обрадовало бы и его. Компенсировало бы всю горечь его отношений с Лизой-Меретой.

И в третий раз он обратился с молитвой к Богу защитить Марит. «Дай ей выжить! Во всяком случае, дожить до того, чтобы я осуществил свой план — это единственное, о чем я прошу тебя! Ведь я понимаю, что у нее нет никаких надежд на выживание. Дай ей пожить еще один день, один-единственный день! Разве это такая уж большая просьба?»

Почему он всегда становился таким агрессивным, когда обращался со смиренной просьбой ко Всевышнему, заботящемуся обо всех своих возлюбленных чадах?

Первое, что он сделал утром, так это заглянул к Марит.

В ней едва теплилась жизнь, как это уже бывало с ней. И он с трепетом задавался вопросом: разгорится ли в ней пламя жизни или угаснет?

«Еще немного, Марит, — мысленно умолял он. — Приди в себя еще раз, у меня для тебя есть сюрприз!»

После этого он прооперировал одного старика при содействии целого штаба медсестер. Во время операции он пытался сконцентрироваться, но замечал, что в голове слишком много других мыслей. Операция шла своим чередом, и когда наконец — через три часа — она закончилась, Кристоффер был совершенно вымотан. Но у него не было времени отдыхать слишком долго. Выпив чашку кофе с заботливо приготовленными медсестрой бутербродами, он направился прямиком к священнику, жившему рядом и часто посещавшему больницу. Кристоффер изложил ему свой план и пообещал позвать его, как только Марит очнется. В ординаторской сидела целая компания.

— Что-то вас давно не было видно, — сказал Кристоффер своим коллегам, уже несколько дней не появлявшимся в больнице.

— Им просто нужен был отдых, — ответил главный врач. — Я слышал, операция прошла успешно?

— Да… — рассеянно ответил Кристоффер, надеясь, что все прошло благополучно, несмотря на то, что он так и не смог как следует сосредоточиться, что непростительно для хирурга.

Главный врач глубоко вздохнул и сказал:

— Иногда я вообще начинаю сомневаться в том, что на свете есть здоровые люди… Кстати, я начну небольшое расследование в два часа дня и собираю весь персонал. Надеюсь, ты тоже придешь, Кристоффер!

— Да, конечно. Как прошел осмотр? Я имею в виду…

— Свою протеже? — теребя верхнюю губу спросил главный врач. — Она совершенно пришла в себя.

— Что?.. — воскликнул Кристоффер и тут же бросился к двери. — Извините…

— Не питай особых надежд! — крикнул ему вдогонку главный врач. — Это просто мимолетная вспышка, какие бывали и раньше, последний протест, если угодно…

Но Кристоффер уже не слышал его.

Сначала он побежал в корпус, чтобы убедиться, что Марит в самом деле очнулась. Так оно и было, и она явно обрадовалась, увидев его.

— Постарайтесь продержать ее в сознании, — лихорадочно попросил он сидящую в палате медсестру. — Любыми средствами, лишь бы она еще немного пробыла в сознании. Я скоро вернусь.

Двое медсестер стали свидетельницами того, как священник обвенчал Марит из Свельтена с ее героем, Кристоффером Вольденом из рода Людей Льда. С самого начала она лежала с открытыми глазами, дыхание ее было напряженным, взгляд был затуманенным, но она шепотом отвечала в положенных местах, и лицо ее выражало такую тихую радость, что священник время от времени шмыгал носом, а медсестры вытирали слезы.

Священник выразил сомнение в том, следует ли венчаться человеку, которого несколько дней назад причащали перед смертью. Конечно, это можно было назвать вынужденным венчаньем, можно было обойтись и без оглашения имен вступающих в брак, и сам священник считал достойным похвалы поступком выполнить последнюю волю умирающего.