Лихорадка в крови

Доминик с благодарностью взглянул на нее. В ее голосе он уловил страх. Ему хотелось быть рядом с нею, спать подле нее, как тогда в ущелье, защищать ее.

— Очень сожалею, — пастор повернулся к Виллему. — Наше дело потребует времени, он чрезвычайно сложное. Но к полуночи ваш спутник непременно вернется.

«А девка-то вблизи еще краше, — ухмыляясь, думал Лилле-Йон, переодетый в пасторское облачение, которое он украл в ризнице. Кого они хотели обмануть этим мужским платьем? И почему у нее короткие волосы? Сбежала из тюрьмы? Или сама их отрезала, чтобы было легче сойти за солдата? Вряд ли, баба скорее умрет, чем окорнает себя по доброй воле. Но я буду не я, если не овладею этой кралей! Только сперва нужно с этими двумя разделаться. А глазища у нее какие! Ровно у кошки, сроду таких не видывал. А курьер-то глазами на нее похож.

— Простите, господа, но вы, случайно, не родственники? — елейным голосом спросил Лилле-Йон.

— Мы двоюродные братья, — ответил Доминик.

— Однако не слишком ли молод ваш брат для военной службы?

— Молод, конечно. Но я его опекун и единственный из родных, кто у него есть на свете, — коротко объяснил Доминик. — Так я готов идти с вами.

Он быстро встал, расплатился с хозяином и приказал Виллему и Йенсу сейчас же отправляться спать. На душе у него было тяжело.

Неужели он не доверяет Виллему? Ведь он видел, что она может постоять за себя.

Йенс медленно готовил себе постель — соломенный тюфяк и овчину, чтобы укрыться. В комнате стояла одна широкая кровать, они собирались спать на ней втроем. Доминик должен был лечь посередине. Но он ушел, и расстояние между Йенсом и Виллему оказалось не слишком большим.

Кроме кровати, в доме стоял кособокий стол со скамьей, из стены торчало несколько крюков для платья. Незастекленное окно было прикрыто ставней.

Однако после зловещего ущелья дом показался им дворцом.

С тяжелым вздохом, вызванным многими причинами. Йенс улегся на постель.

Виллему, напротив, восстановила после ужина силы и почувствовала, как к ней вернулись ее прежние желания.

Ей надоело разыгрывать мужчину, она чувствовала себя женщиной до кончиков ногтей.

В прачечной постоялого двора она сняла с себя грязную драгунскую форму. Начисто вымыла волосы и вернулась в маленький домик. Там она достала из своего дорожного мешка платье.

Господи, до чего же оно было мятое! Виллему повесила его и стала разглаживать руками, но это не помогало. Ничего, отвисится, решила она.

В длинной нижней рубахе Виллему подошла к кровати и осторожно прилегла на свою половину. Когда Доминик вернется, он найдет ее чистой, благоухающей и женственной!

Йенса она не боялась. Он скромный и питает к ней глубокое уважение. К тому же он смертельно устал и намучился со своей ногой.

От нетерпения Виллему никак не могла заснуть. Когда же вернется Доминик? Она до сих пор ощущала его волнующую близость, от этого чувства у нее пылало все тело, по коже бегали мурашки. Пламя, которое погнало ее за Домиником из Дании в Швецию, сжигало ее сильнее, чем когда-либо. Скоро, уже совсем скоро он будет здесь!

Но на душе у Виллему было тревожно. Этот пастор не внушал ей доверия… Такой почтительный, смиренный, но было в нем что-то такое, что вызывало у нее беспокойство.

Рядом послышался приглушенный плач. Виллему повернула голову.

— Йенс, не горюй, довольно, им сейчас хорошо, пойми это. Что ждало Фольке дома, в Эльмхульте? Действительность имела бы мало общего с его мечтой. А Кристоффер? Он, бедняга, был слишком тщеславен: у него не хватило бы способностей и упорства, чтобы удовлетворить свое тщеславие. Да и Ёте, сколько девичьих жизней он бы еще разбил, останься он жив?

Виллему пыталась быть рассудительной, хотя ей и самой было жаль погибших товарищей. Но Йене нуждался в утешении. Он был слишком простой человек и открыто выражал свои чувства.

— Дело не в них, фрекен Виллему, — всхлипнул Йенс.

— А в чем же тогда?

— Этого я не могу вам сказать.

К горлу у него подступали рыдания. Виллему быстро повернулась к нему.

— Не глупи. Я очень многое могу понять. Забудь о том, что я женщина, и рассказывай!

Это развязало Йенсу язык.

— Вот этого я как раз и не могу забыть! Вот в чем вся беда-то!

— Почему это беда?

— Да потому что вы женщина. У меня еще ни разу не было женщины, а теперь от любви к вам у меня всю плоть ломит, мочи нет терпеть.