Лихорадка в крови

Вот и сейчас ей было трудно найти естественный тон в разговоре с Домиником. От волнения ее била дрожь.

— Я только что разговаривал с Никласом, — медленно сказал Доминик. — Он тревожится за Ирмелин. Она готова сдаться.

— Как это сдаться?

Доминик поднял на нее желтоватые, как бронза, глаза, оттененные густыми черными ресницами.

— Как бы она не лишила себя жизни.

Виллему вздрогнула:

— Не дай Бог, хотя я ее понимаю.

— Ты тоже думала о чем-либо подобном?

— Много раз! Но мне жаль лишать мир такой выдающейся личности, как я.

Он улыбнулся, и Виллему заметила, что на лице у него появились глубокие складки. Видно, и у него было горько на душе.

— А ты? — прямо спросила она. От волнения она не могла дышать.

Доминик следил глазами за птицей, летевшей в открытое море.

— Конечно, и у меня мелькали такие мысли. Но я согласен с тобой. Мы должны думать о своих близких. К тому же и ты, и Никлас, и я обладаем жизнестойкостью. У Ирмелин, к сожалению, этого нет. Она слабее нас, и мы не должны оставлять ее одну.

— Ты прав. Я постараюсь поговорить с ней.

Ветер растрепал волосы Виллему, они упали ей на лицо, и она откинула их назад. Доминик следил за ее движениями.

— Ты… ты нашла себе другого? — тихо спросил он.

— Нет. Родители иногда заговаривают со мной о том или другом юноше, который на их взгляд должен мне понравиться. Они милые, внимательные, желают нам добра, хотят, чтобы мы были счастливы, но ведь это не в их власти.

— И не в нашей.

— А ты нашел себе девушку?

Виллему было нелегко задать этот вопрос. Одна мысль о том, что рядом с Домиником может оказаться другая девушка, причиняла ей боль. Но Виллему хотела знать правду. Она сжала руки, страшась его ответа.

— Нет, это выше моих сил. Тот, кто однажды был околдован тобой, не смотрит на других женщин.

— Спасибо тебе за эти слова, — грустно сказала Виллему.

— Конечно, мать недовольна. Иногда она в сердцах может даже ударить кулаком по столу. Но она бессильна. Мне жаль моих родителей.

— Мне тоже. Однажды родители пришли ко мне с очередным предложением, и я им сказала, что я только причинила бы зло другому, если б вышла за него замуж тогда, как все мои чувства принадлежат тебе.

Доминик молчал, глядя на раскинувшуюся перед ними Зеландию.

— Что же нам делать, Виллему? — с трудом прошептал он.

Она вздохнула:

— А что будет, если мы уступим нашим родителям и все-таки сочетаемся браком с другими? — спросила она, желая испытать его.

— Нет! — воскликнул он так горячо, что она даже вздрогнула.

Глаза у него вспыхнули, и он шагнул к ней. Виллему отступила.

— Доминик, не подходи ко мне! У меня нет сил сопротивляться тебе, это будет гибельно для нас обоих.

Он овладел собой и отвернулся к стене.

— Ты не должна, Виллему… Не должна выходить замуж за другого. Я знаю, что не вправе этого требовать, но я не вынесу твоего замужества. Ревность — низкое чувство, однако оно неизменно сопутствует любви!

— Я бы чувствовала то же самое, если б ты женился на другой. Мне этого не пережить.

— Мне тоже. Я никогда не прикасался к тебе, Виллему, и видит Бог, мне трудно обуздывать свои чувства.

Что могла сказать на это Виллему? Она так хорошо его понимала! Ее била дрожь.

— Я все отдал бы за то, чтобы обнять тебя, — тихо сказал он. — Но когда я вспоминаю все, что мы сказали друг другу тогда на сеновале, все, о чем писали друг другу в письмах, я понимаю, что это невозможно. Я бы уже не смог выпустить тебя из своих объятий. Ты стала такая красивая. Теперь мне еще трудней отказываться от тебя.

— Не говори так, Доминик! Неужели мы и в самом деле должны отказаться друг от друга? Пусть я рожу ребенка, отмеченного проклятием Людей Льда, меня это не страшит. Я буду любить его, ведь это будет твой ребенок!

— Я тоже не боюсь этого, — взволнованно сказал Доминик. — Я был бы хорошим отцом нашему ребенку, каким бы он ни был. Но я не могу рисковать тобой, Виллему. А вдруг я окажусь причиной твоей смерти? Ты же знаешь, что наш с тобой ребенок либо родится уродом, злым и опасным для людей, либо ты умрешь во время родов. Мы не должны забывать об этом.

— Я готова пойти на риск ради хотя бы недолгого счастья с тобой, Доминик.