Последний из рыцарей

«Помоги, Боже, этому ребенку, — потрясенный, подумал он. — Какое будущее ее ожидает? Ведают ли насильники, что они творят?»

Он вернулся на свое место.

— Я думала о вашем предложении, Тристан, сказала Хильдегард. — Оно все больше и больше привлекает меня. В эти трудные времена ваш дом может стать для нас спасительной гаванью — там у меня будет время обдумать свое будущее. Вы высказали очень важную мысль о том, что каждому человеку хочется не только принимать милости, но и самому приносить кому-то пользу. Поэтому я надеюсь, что и вы нуждаетесь в нас не меньше, чем мы в вас. Вы, правда, чувствуете себя одиноким в Габриэльсхюсе?

Тристан просиял:

— Я был бы счастлив, если б там со мной кто-то жил, оказывал бы мне помощь, принимал помощь от меня, был бы моим собеседником. Человек, с которым меня объединяло бы душевное родство.

Усталое лицо Хильдегард озарилось улыбкой.

— Ваши слова согрели мое сердце, Тристан.

Ее взгляд мечтательно скользил по комнате.

— Там у меня будет время обдумать наше с Мариной будущее.

Она замолчала. Оба понимали, что у Хильдегард мало надежд на какое бы то ни было будущее.

Тристан нарушил их грустное молчание.

— Ваше Высочество, Вы разрешите мне помочь вам достойно похоронить вашего мужа?

— Неужели вы готовы взять на себя и эти заботы? — не сдержавшись, воскликнула Хильдегард. — Я с трепетом и тоской думала о том, что мне предстоит заниматься этим одной. По-видимому, гроб с телом Йохума следует отправить в Ризенштейн.

— Я позабочусь об этом, герцогиня. Но вам, по-моему, не стоит утруждать себя поездкой туда.

— Конечно… у меня нет таких… сил. Он понял, что она думала не о физических силах. — А теперь вам следует лечь, Ваше Высочество. Вам необходим отдых. Мы обо всем поговорим завтра.

— Хорошо. Тристан!..

— Я вас слушаю?

— Мне даже страшно подумать, что было бы с нами, не встреть я вас.

Он грустно улыбнулся — соломинка, за которую цепляется утопающий.

Но был рад и этому.

О том, чтобы обследовать Марину, не могло быть и речи. Доктор не мог даже приблизиться к ее кровати. Она начинала дрожать от страха, как только в комнату входил мужчина. В конце концов, Марину пришлось напоить допьяна. Это было тягостно, но другого выхода не было — девочку следовало осмотреть.

После осмотра доктор пригласил Тристана, Хильдегард и коменданта дворца в отдельную комнату.

Их опасения подтвердились: Марина была изнасилована. Хильдегард побледнела и откинулась на спинку кресла. Комендант чертыхнулся сквозь сжатые зубы.

Даже мягкосердечный Тристан с трудом сдерживал проклятья.

— Человек не виноват в своих склонностях, и нельзя упрекать графа Рюккельберга за его пристрастия. Но он не должен был давать им волю, ему следовало держать себя в руках. Он обрек ребенка на невыносимые муки. Пугал девочку, что палач заберет ее мать, если она не уступит ему или не будет держать язык за зубами. Он очернял мать в глазах дочери, убеждая ее, что мать совершила преступление. Все это так омерзительно, что граф не заслуживает прощения!

— Нельзя забывать и о тех двух девочках с кухни, — сказал комендант. — Им он тоже доставил много страданий.

— Да, я все время думаю о них. Надо для них что-то сделать. Боюсь, они и Марина не единственные жертвы графа.

— Значит, мы можем с ним расправиться? — с надеждой спросил комендант.

— Это зависит не от меня, — пробормотал доктор.

Хильдегард больше не могла принимать участие в разговоре. Сердце у нее сдавило железной рукой, она чувствовала бесконечную слабость. Эта рука сжимала сердце Хильдегард и по ночам. Она часто лежала с открытыми глазами, тяжело дыша, вслушивалась в удары собственного сердца. Сейчас сердце сдавило сильнее, чем обычно, перед глазами Хильдегард мелькали черные точки, в ушах шумело.

«Я не могу умереть, — испуганно думала она. — Только не сейчас, не сейчас, я нужна Марине. Господи, смилуйся, позволь мне пожить еще немного. Я хочу дождаться, когда Марина попадет в надежные руки и забудет весь этот кошмар…»

Хильдегард услыхала над собой добрый голос, теплая рука осторожно погладила ее по щеке, она открыла глаза и увидела Тристана, он стоял на коленях и пытался вернуть ее к беспощадной действительности.