Последнее поколение

От этих слов агарду Тапри стало любопытно и жутко – что у них такое происходит, что даже смотреть не велят? Он догадался, наконец, открыть глаза, приподнял голову…

Два лица склонились над ним – встревожено-радостные лица. Одно раскрасневшееся, другое белое, как снег; оба густо и страшно перемазаны кровью!

– А-а-а! – отшатнулся он. – Почему… почему вы такие?… Кровь… везде…

– Какими же нам быть, если ты плевался как чёрт? – рассудительно ответил цергард. Провёл рукой по лбу, и Тапри заметил на его запястье свежие бинты.

И тут будто пелена спала с его… глаз? разума? Дошло наконец, понял… ВСЁ понял.

– А-ах! – сказал Тапри и лишился чувств.

– Хуже, если бы вырвало, – заметил пришелец спокойно.

Когда очнулся, увидел цергарда Эйнера, он лежал рядом, умытый, но по-прежнему бледный, и в серых глазах его отражалась вся скорбь мира. Он очень переживал. Мысленно ставил себя на место адъютанта, пытаясь постичь, что тот должен чувствовать, выхлебав стакан-другой чужой кровищи. Представлял – и содрогался. Это было тошнотворно! Наверное, бедный Тапри его никогда не простит. Вслух, понятно, не скажет, может быть, самому себе не признается, но в глубине души станет тихо ненавидеть…

– Не придумывай глупости! – возмутился пришелец Гвейран. – Он на тебя молиться должен, ты ему жизнь спас!

– Ой, не знаю! Так противно! Я бы, пожалуй, лучше помер… Если вдруг что – вы со мной так не поступайте, ладно?

– Нет! – отрезал Гвейран, и Эйнер понял, что спорить бесполезно. Что ж, и поделом ему!

…– Скажи, ты очень… обижаешься? – господин цергард смотрел непривычно – виновато и заискивающе.

– Я? Нет… – удивлённо пробормотал Тапри. Ему и в голову не могло прийти обижаться.

– Зато теперь ты не будешь зваться «без-отца», – доверительно шептал Верховный, вознамерившись, видно, утопить душу пострадавшего в бальзаме. – Ещё с имперских времён есть обычай, вполне законный, я точно знаю. Когда люди обмениваются… этим – слово «кровь» он употребить не решился, – они становятся вроде как родные братья. Вот вернёмся в столицу, и поменяем тебе документы. Станешь Тапри Рег-ат. Все будут к тебе относиться очень уважительно. Прости меня, ладно? Ну, не мог я допустить, чтобы ты помер, когда идти осталось всего ничего! Поставь себя на моё место! Как бы ты поступил?

Тапри лежал и не знал, что отвечать. Голова шла кругом, и бессвязные мысли роились в ней! Стать сыном и братом Верховного цергарда Федерации! Это… это ВООБЩЕ! А как бы он поступил? Ха! Как бы он поступил! Да надо если – всю кровь, что течёт в его жилах, слил бы до последней капли, не задумываясь! Обижен ли он? Он потрясён, благодарен, тронут до слёз! Он клялся однажды, и готов повторить эту клятву хоть сто раз: нет для него Совета, нет Отечества, нет ничего святого – только господин Верховный цергард Эйнер! Так думал он про себя, но вслух смог только выдохнуть сквозь подкативший к горлу ком:

– Я… я… также!

Последний день пути прошёл как в полусне. Брели за пришельцем, не разбирая дороги, спотыкались и падали, подымались и брели дальше. Голодные (хвала Создателям!), утомлённые, ко всему безучастные.

Гвейрану их состояние не нравилось, пытался разговорить. Стал выспрашивать у Эйнера, как они со товарищем ухитрились вовлечь в свой утопический заговор только народу, включая иностранных подданных? Цергард отвечал почти односложно: через знакомых мутантов, и знакомых этих знакомых, пока не разошлось по всей стране. Кто из «своих» были на фронте – специально захватывали пленных, договаривались и отпускали. Так и пошло дело. Кто же знал, что всё будет напрасно? – в тот день он был склонен видеть мир в чёрном цвете.

На первом закате вышли к дороге. Трасса Камр – Сивар была оживлённой всегда и на всём протяжении, будь то арингорадский или квандорский её участок. Чтобы пересечь дорожное полотно, пришлось полчаса проваляться на склоне насыпи, пока в череде транспортных колонн не образовался просвет. За время ожидания у Гвейрана душа успела переселиться в пятки и надежно там обосноваться. Он был уверен: в последний, САМЫЙ ПОСЛЕДНИЙ момент дело непременно сорвётся! Их заметят, их схватят или пристрелят на месте… Он всегда, и не без оснований считал себя смелым человеком. Но в тот момент трусил отчаянно – начали сдавать нервы. И не за себя боялся, о себе он вообще давно не думал, инстинкт самосохранения будто отключился – за спутников своих.