Кровавая месть

— Подожди-ка, — мягко сказал Маттиас и подсел к нему. — Почему Воллер должен убивать вас всех? Да, я слышал, что вы потеряли много ваших взрослых мужчин, но…

Свартскуген взглянул на него из-за кустистых бровей.

— Это кровная месть. Кровная вражда, и вам хорошо известно, что она длится уже почти пятьдесят лет.

— Да, но почему? Воллерский помещик купил усадьбу ваших родителей, Воллер, это мне известно. Но ведь никто из вас не смог навести там порядок, усадьба была так запущена, что ее пришлось продать с молотка.

— Он давно присматривался к ней — не нынешний хозяин, а его отец, это всем известно. Потому что он сумел договориться с судьей. В моей семье все знали, что он получил имение за взятку. Вот почему… — Он отвернулся и добавил с горечью: — Да, время от времени мы щекотали их ножичком. Но это была всего лишь самозащита, ведь они стали главными в округе и хотели совсем прогнать нас отсюда. Потому что совесть у них была нечиста: чуть что, они вспыхивали как порох.

— Да, — согласился Маттиас. — Это верно. Но почему же ты не сказал об этом раньше?

— Я говорил об этом тысячу раз!

— Ты просто сплетничал с соседями и друзьями. Но ты ни разу не пришел в Гростенсхольм и не рассказал об этом. Вместо этого ты враждовал с нами, сам знаешь. Ваши дети досаждали нашим детям — и по мнению Виллему, это происходило потому, что мы слишком мягки, а вы не можете удержаться от искушения. Но хватит об этом! Не заключить ли нам мир? Не попробовать ли вместе разобраться во всем этом зле?

— Я знаю, что это дело рук воллерского помещика.

— Мы, не откладывая, поскачем туда и переговорим с ним. Ты даешь свое благословение на это?

Хозяин торжественно встал и протянул Маттиасу свою натруженную ладонь. Маттиас пожал его руку и улыбнулся так, как только он один мог улыбаться: у хозяина даже выступили на глазах слезы.

Самым крупным поместьем в соседнем округе был Воллер. Оно было не таким большим, как Гростенсхольм, да и во времена Свартскугена не представляло собой ничего особенного, но все же было соблазном для нынешних его хозяев, стремившихся отхватить себе все новые и новые куски у соседей. Воллерского помещика не любили, но никто не осмеливался ему перечить, потому что он был опасен. Очень опасен.

Он встретил их в старомодной прихожей. Те, кто был помоложе, видели его впервые — и отпрянули назад: это был огромный и грузный мужчина с грубыми чертами лица и холодными, бессовестными глазами.

— Ваша дочь? Откуда мне знать, куда занесло Вашу дочь? Нет, ступайте-ка восвояси!

И на этот раз с ними был Лаурсен, помощник нотариуса. Представившись, он попросил разрешения осмотреть усадьбу.

Воллерский помещик сразу помрачнел, став похожим на быка, готовящегося пойти в атаку.

— Вам это ничего не даст! Но идите, смотрите везде, где вам захочется! Вы ничего не найдете! Я ведь уже стар, чтобы путаться с девственницами, господа! Меня совершенно не интересуют такие девицы!

Габриэлла обратила внимание на эти слова: они свидетельствовали о том, что он знает, где Виллему.

Представив остальным осматривать усадьбу, Маттиас продолжал разговор с хозяином. Но этом было все равно, что разговаривать со стеной.

Жители Свартскугена? Глупости! Хорошо, что их истребляют. Но у него самого нет времени, чтобы возиться с таким дерьмом. Нет, воллерский помещик невиновен, как Божья овечка!

Обведя взглядом прихожую, увешенную головами зверей и охотничьими трофеями, Маттиас задумался.

Потом мягко произнес:

— Я обещал моему арендатору из Свартскугена расследовать каждый несчастный случай, происходящий с его близкими. Нотариус будет помогать мне.

Голос Маттиаса был, как обычно, мягок, в глазах были печаль и сожаление, но за его словами стояла недвусмысленная угроза.

Воллерский помещик не нашел, что ответить.

Вернулись остальные. Ничего найдено не было, хотя они основательно осмотрели все дома в усадьбе.

Глаза воллерского помещика торжествующе блестели. Они видели это, но ничего не могли поделать.

И через три дня Калеб и Габриэлла вынуждены были признать, что их дочь Виллему пропала без вести.

С завязанными глазами Виллему везли через лес.

Нападение было внезапным — если это вообще можно было назвать нападением.

На вершине холма они встретили какого-то человека. Он был такой долговязый, что, сидя на лошади, почти доставал ногами до земли. Он ясно и отчетливо сказал судье, что это недоразумение и что Виллему следует отпустить. Как ни была она возмущена всем этим, она оставила ругательства при себе. Она ведь начала новую, правильную жизнь.